Маски любви и смерти - страница 7

Все собрались, оделись… Готовность номер один… номер ноль…

…и мы пошли…

…и мы пошли…

На дворе шёл первый ноябрьский снег, какой-то взъерошенный, он то слипался в крупные лохматые хлопья, то сыпал мелкой крупкой, то перемежался струями дождя… На крышах и карнизах он держался белёсой порошей, но на земле сразу таял, превращаясь в грязь, чёрные лужи поглощали его, становясь рябыми, теряя свою стоячую зеркальность в глухих углах дворовых лабиринтов. Снег с дождём закручивался во дворах и подворотнях, кидался на нас со всех сторон.

– Я и говорю, наводнение будет, как ветер рвёт, наверное, Сфинксы улыбаются… – слышался гулко в очередной подворотне не поймешь чей голос; конец фразы снесло ветром… где-то на крыше загромыхал лист железа… Вот донёсся голос, кажется, Подозёрова:

– Интересно, Николай, заметь, каждый выбрал маску по своей внутренней сути, вот этот твой, с седыми усами, ну кот-котом…» – они с Хижой приостановились в закутке, где не так крутило ветром.

– Скорей не по сути, а по внешности…

– Или по своему представлению о себе, да пошли уже, давай, меня соавтор дожидается, и ещё заказчик в мастерской ждёт, буду его бюст ваять, известный актёр…

– Так поздно? – удивился Хижа.

– Так после спектакля же…

Да, думалось мне на ходу под завывание ветра в очередном проходном дворе, маска – завораживающая, удивительная вещь, её надевают, когда хотят быть кем-то другим или дать лица тем, кого никогда не видели, но в чье существование верили – в богов и демонов; в мистериях и ритуалах, люди, надев маски, становились воплощением бога или Рока… Средневековый палач в маске перевоплощался из людской сущности в слепое орудие правосудия…

Упс!.. Нога моя скользнула в лужу и мгновенно промокла, брызги полетели в идущих следом Павла и Адика. Отряхнувшись, выудив меня из лужи и оставив под опекой Лены под зонтом и Нины в мужском обличье, они, продолжая на ходу свой спор скульптора с живописцем, завернули за угол. Ветер, вместе с пригоршней мокрого снега в лицо, донёс обрывки доводов Адика:

– Вот как раз особенность маски в том, что её создание непосредственно не связано со зрением, оно в бОльшей степени относится к тактильности. Маска возникает как результат ощупывания лица самим материалом, сохраняющим в себе след прикосновения… Прикосновения! – понимаешь ты это? – но этот след оказывается видимым, он непосредственно переводит тактильное в зримое!.. скульптор ощупывает материал, лепит, ваяет… Морис Мерло-Понти заметил, что тело человека находится в «видимом режиме», благодаря… – ветер унёс конец фразы…

Мы втроём следом за ними зашли за угол, их разговор вновь стал слышным:

– Ты не дави меня своим Мерлом – Понтием, Адик, в скульптуре всё слишком предметно, осязаемо, зримо… где же сфумато, дымка, таяние пластов воздуха, иллюзия пространства…

– Это у вас, живописцев, иллюзия, а у нас само пространство и есть, а сфумато… так у Родена помнишь «Вечную весну»? Сходи в Эрмитаж, ещё раз посмотри, как он обобщает форму, не до конца выбирая мрамор в углублениях, как очертания становятся тающими – мрамор слегка просвечивает, влюблённые дышат жизнью, чистотой и целомудрием…

– …Роден… да… но… – Павел, похоже, не сдавался… Ветер, эоловой арфой в скособоченной решётке, засвистел тоскливо и тревожно…

Внезапно мы вышли в обширный сад Академии, – вот где разгулялся настоящий наводненческий шторм, завихряя снег с дождём и стирая видимость. Вокруг колонны, казалось, вились снежно-водяные призраки, а на венчающей колонну лире ветер играл симфонию наводнения. В дальнем углу, около выхода на 4-ую линию, заштрихованная косо летящим мокрым снегом, плясала и металась на месте неопределённая фигура. Руки поднимались и опускались, хлопали то ли полы одежды, то ли крылья… Ветер бесился над широким пространством лысоватого сада… белёсые тучи неслись и свивались в странные силуэты, вот – как будто гигантский фантомный сфинкс, подобие приневского (или это его гранитная египетская душа?), несётся на юг, вытянув лапы, вот – закрутился спиралью… Что он видит с высоты? – идущую вспять тёмную невскую воду в оспе дождя и морщинах, квадрат здания Академии с круглым внутренним двором, нашу нелепую подвыпившую компанию, бредущую в голом саду… А поднявшись выше, он увидит тусклые огни города в лабиринтах улиц, в чешуе мокрого снега; ещё выше – и вот – финский залив, холодное Балтийское море тяжело ворочается в мрачных берегах… Нет, не долететь тоскующему духу Сфинкса в Египет, завертит его невский ветер и швырнёт обратно на гранитный спуск к воде…