– Заходи, Анатолий Васильевич, садись, – и указал на диван, и сам присел рядом. – Как идут дела в культуре, как наша интеллигенция переходит на сторону Советской власти? – спросил генсек своим глухим голосом.
– Переходит, но медленно.
– Почему так, ведь дал Вам такой мощный инструмент, как «квартирный вопрос»?
– Да, это помогает, но квартир мало, а желающих стало много. Например, в Союзе писателей собралось пять тысяч писателей и поэтов, а мы лишь двести квартир имеем.
– Нет у нас нет больше квартир, мы почти не строимся – нет денег.
– Но сейчас строятся шесть дорогих, красивых зданий…
– Столица должна быть красивой, чтобы гости из-за рубежа видели, что новая власть тоже может строить. Это для украшения. Надо квартиры давать только тем, кто пишет хорошие книги, воспевающие социализм и его достижения.
– Таких произведений много, но они слабые.
– Почему до революции наши писатели писали хорошо, а теперь у них не получается?
– Можно, я скажу откровенно, Вы не обидитесь?
– Конечно, говори, ведь мы с тобой – старые коммунисты, много трудностей повидали.
– Эти писатели и поэты пишут не от души, поэтому у них не получается, тема социализма им чужда. Они пишут ради квартир и куска хлеба.
– Ладно, ты у нас министр, ты и думай, как сделать так, чтоб писали лучше, сделайте им бесплатные путевки на море, – стал сердиться вождь.
– Это мы делаем…
– Я говорил, чтобы при Союзе писателей открыли дешевые рестораны с деликатесами, хотя народ еще живет впроголодь.
– Это мы уже организовали, спасибо Вам за заботу. И деятели искусства ценят это и выражают Вам благодарность.
– Мне не нужна их благодарность, – закричал Сталин и, встав, с места, стал ходить по кабинету. – Мне нужны такие произведения, чтобы люди поверили в идеи социализма, чтобы верно служили нам. А вместо этого что вы ставите в театре? «Дни Турбиных». Разве это то, что нам нужно? Это ностальгия по прошлой жизни, это шаг назад, а не вперед. Хотя в конце белые офицеры признают торжество большевизма.
– Иосиф Виссарионович, я лично был против этой постановки в Большом театре, и цензура против, но за эту пьесу заступились Бухарин и Рыков, члены правительства, и мне сказали, что Вы тоже дали добро.
Сталин закурил трубку и хитро улыбнулся:
– Да, я дал добро. Меня убедили, что это не белогвардейская пьеса – я согласился. Это произведение с двойным умыслом. Говорят, что вся Москва только и говорит об этом спектакле. Теперь отменять поздно – это сильно настроит интеллигенцию против меня, а она нам нужна, без нее не поднять страну. Хоть у нас рабоче-крестьянская власть, но они плохо управляют страной. Я вот зачем тебя вызвал: меня беспокоит этот Булгаков-выскочка. Он стал слишком популярен и способен повести за собой интеллигенцию. А я знаю о нем мало. А вдруг он поведет их против нас? За ним НКВД наблюдает, но пока ничего. Говорят, что даже рабочий класс стал ходить на его пьесу «Дни Турбиных». Между прочим, сейчас я снова иду в театр с товарищами Молотовым и Кагановичем. Честно говоря, меня от этой пьесы уже тошнит, но…
– О Булгакове нам мало что известно. Его звезда внезапно вспыхнула. Он приехал из Киева, его отец был профессором богословия, мать – тоже образованная женщина. У него второй брак, эта молодая женщина после революции покинула Россию и в Берлине вращалась в кругу русских литераторов, ее муж был журналистом. Как Вы знаете, мы смогли убедить их вернуться на родину. Сама она ничем не занимается, но любит вращаться в красивом обществе, как говорят, в богеме. Покупает дорогие вещи, часто писателей, артистов, художников приглашает к себе.
