3. – Но вы сами противоречите себе, уважаемый господин Крафка. Утверждаете, что питаете непреодолимое отвращение к магам, ясновидцам и прочим жуликам, а сами между тем сидите в кресле у меня в приемной. Что привело вас ко мне, если не желание изменить свою судьбу при помощи потусторонних сил?
– Отчаяние, мэтр. И ваше объявление.
В приемной Мастера Теней сидел и курил сигару сам Аристид Крафка – Аристид блистательный, Аристид великолепный и неподражаемый, король романа «плаща и шпаги». Словом, Аристид Крафка был для литературного Парижа чем-то вроде Короля-Солнца. Его славе блестящего романиста сопутствовала также слава неотразимого любовника и удачливого биржевого игрока. Он был счастливо женат на дочери богача-мануфактурщика, особе умной (она закрывала глаза на несерьезные аристидовы шалости, не допуская развития серьезных увлечений), плодовитой (она родила мужу четверых сыновей и двух дочурок), весьма влиятельной в обществе и красивой. Дом писателя был образцом парижского шика, подкрепленного основательным благополучием. Ему, конечно, завидовали, но его любили и им восхищались. И теперь этот баловень судьбы сидел напротив Мастера Теней и явно не знал, с какого конца подойти к делу.
– И все-таки я повторю свой вопрос: что привело вас ко мне, господин Крафка?
– Хм-м-м… ну, да ладно, я буду откровенен с вами, мэтр. Признаюсь, вы к этому располагаете. Ничем не напоминаете своих коллег, и глаза у вас такие… неподдельно-мистические, цвета старого золота. Ну, к делу. Вы, смею надеяться, знаете, что я писатель. Удачливый, издаваемый и хорошо оплачиваемый. До сего дня у меня не было причин роптать на Фортуну, и не знаю за какое прегрешение она покинула меня, прихватив за компанию и мою Музу. Это крах, мэтр. Я исписался. Мое перо не может более выдать ни одного связного предложения; я пытался, но получалось чудовищно. Коряво, вымученно, и что самое ужасное – скучно. Я пробовал все: кутил, влюблялся, съездил в Африку, даже опиум курил… И все попусту. Не вдохновляют меня ни парижские трущобы, ни пруд с черными лебедями в тестевом поместье. А публика, черт ее подери, ждет очередной шедевр Аристида Крафки; и критики, сукины дети, уже недоумевают по поводу чересчур длинной паузы. Думают, что я хочу поэффектней преподнести новое творение, а мне нечего им сказать, мэтр, совсем нечего! Ваше объявление я увидел чисто случайно и, признаюсь, позавидовал изяществу стиля. Помогите мне, если сможете.
– Смогу. В моей власти выпустить тот запас сил, о котором вы и не подозреваете. Но сначала давайте посмотрим, какие именно силы вам нужны.
Мастер Теней встал рядом с креслом Аристида Крафки и стал водить рукою над четкими контурами его тени на полу.
– Однако же какой запас жизненной энергии, и какое жизнелюбие… Да вы титан, господин Крафка, воистину раблезианский великан. Это вас и погубит. Как писателя, разумеется. Сами знаете – у горя много струн на лютне, у счастья нет ни одной. Ваша жизнерадостность гонит прочь тоску, спутницу размышления, мешает взглянуть в глубины – и поэтому вы поверхностны. Однако все можно поправить, если будет на то ваша воля.
Писатель заинтересованно посмотрел на собеседника.
– Да вы никак с моей тенью разговариваете? Помилуйте, мэтр, старый, избитый сюжет. Петер Шлемиль, знаете ли, и потом у этого датчанина, как его… очень неплохая сказка.
– Это вы об Андерсене? Открою вам секрет, уважаемый мсье Аристид, раз уж вы поделились своим. История, описанная Хансом Кристианом, действительно приключилась со мною. Человек, обратившийся ко мне за помощью, оказался чересчур добродетельным в самом высоком смысле этого слова. Снятие только одной печати не решило бы его проблем, и вот тут я – каюсь – немного перестарался, снял целых пять. Так и получилось, что перешел он в полную свою противоположность: из кроткого стал гневливым, из щедрого – алчным, из смиренного – гордецом, из целомудреннейшего и воздержанного – распутным чревоугодником. Фигурально выражаясь, в нем возобладала Тень.
