Однако дети, которых увели от войны, не стояли в стороне от войны. Они оказались теми маленькими живыми людьми, которые вошли в войну и стали в ней делать всё, что могли. Мы не боимся показать участие детей в войне. Всё, что история пережила, мы имеем право показать. Конструктивно важно точнее обозначить конец войны. Там запутано. Нужно найти образ конца войны.
Освенцим как раз можно показать после конца войны. Когда уже всё хорошо, всё совсем хорошо, мы покажем детей, которых освободила Красная Армия, когда вошла в Освенцим. На этих детях есть печать гитлеровского застенка.
Чрезмерная хронологическая последовательность фактов раздражает.
Я думаю, что всё должно быть короче. Особенно нужно сокращать клинику. Зритель смотрит это с отвращением.
Севастополь – отличный эпизод, он очень естественно выглядит за исключением момента, когда ребята выметают каски. Это не правдоподобно.
Детство – это счастье и мы это должны показать. Я ничего не берусь говорить о тексте. Мне представляется, что он довольно правилен, но я хочу остеречь от возможного эффекта, который может получиться в результате.
Я хочу предостеречь от умиления. Если бы были 3 части в картине, ход текста был бы, безусловно, правилен, но 6 частей – это нужно ослабить, на каком-то отдельном месте рассказать биографию какой-нибудь девочки или мальчика.
Я бы освободил текст от обилия взволнованного тона. Гораздо важнее познавательный материал. У зрителей от этой картины должно быть впечатление душевного богатства поколения. Например, Ленинград – какой прекрасный материал. В финале – переход на тов. Сталина – это правильно.
Надо всё проверить в отношении компактности сюжетов и композиции картин.
Семирамида Пумпянская
В 1944 году я приехала в Москву и сразу же попросилась работать в «Пионерию».
Меня привлекала всеобщая увлечённость, с какой делался этот журнал, к тому времени прочно утвердившийся на передовых позициях советской кинодокументалистики.
Не скажу, что в нашей совместной работе всегда всё шло гладко – Ованесова знала и сомнения, и неуверенность, которые тотчас же передавались нам, сотрудникам «Пионерии».
Мы часто не успевали сдать выпуски журнала в срок, ибо Арша Амбарцумовна не искала лёгких путей и до последнего момента продолжала что-то переделывать, достраивать…
Особенно сложным для всех нас был монтажный период работы над журналом, когда Ованесова была целиком погружена в материал, сутками не выходила из монтажной и не терпела никаких посторонних вмешательств.
Всякий раз, когда над журналом нависала опасность не быть завершённым к нужному сроку, в комнате «Пионерии» можно было наблюдать такую картину: в конце рабочего дня, который для Ованесовой, разумеется, никогда не означал конец её работы, дверь в комнату осторожно приоткрывалась и на пороге появлялся директор журнала. Человек далеко не робкого десятка, он еле слышно, почти без надежды спрашивал: «Арша Амбарцумовна, скажите, пожалуйста, журнал будет или нет?» Ответом ему был столь гневный и пронзительный взгляд Арши, что, устыдившись собственных слов, директор тут же бесшумно исчезал из комнаты. Ованесову неимоверно тяготили неизбежные в кинематографическом деле производственные путы.
Любимой стихией Арши оставалась съёмка – здесь она выкладывалась без остатка, со всей полнотой могла проявить свои способности, фантазию, остроумие. Каждый раз, выезжая на съёмки с Ованесовой, мы знали: будет интересно и весело. И никогда не ошибались. Заряд жизнерадостности и юмора настолько силён был в этом человеке, что любую съёмку она с лёгкостью превращала в игру, тем более, что снимала она детей и для детей.
