Мастерская судеб - страница 8

Глядя в глаза Аркадия, он видел уходящего из семьи отца. Видел жёсткую, непреклонную, мрачную мать-одиночку, решившую во что бы то ни стало сделать из сына человека. Видел мальчика, не знающего, что такое радости жизни, бесконечно корпящего над уроками, участвующего в нескончаемых олимпиадах, постоянно пропадающего то в музыкальной школе, то в художественном кружке, то в секции спортивно-бальных танцев, полностью лишённого личного пространства, лишённого детства. Видел ранние нервные срывы, попытки убежать из дома. Видел исступлённую радость поступившего в институт в Москве юноши, вырвавшегося наконец из-под материнской опеки, дорвавшегося до свободной жизни. Видел стремительное его падение: дурную компанию, льющийся рекой алкоголь, первые венерические заболевания. Видел раннее старение души, непонимание своих целей в жизни, видел неотвратимую деформацию личности, постепенное превращение полного надежд юноши в сорокалетнего старика. Видел цирроз печени, медленно убивающий его, видел невменяемого собутыльника, бьющего его в грудь ножом, – это должно было случиться меньше, чем через год.

После этого случая Иван стал избегать малейшего взгляда или слова от этой парочки, а те, в свою очередь, глядя на его странное поведение, рассудили, что он, должно быть, наркоман. Собственно говоря, подобные догадки уже неоднократно приходили в голову различным его знакомым – Ивану оставалось только смириться и стараться не обращать внимания, ибо поведение своё контролировать он мог далеко не всегда.

Закончив обед, Иван со вздохом поднялся и побрёл в бокс, где его ожидал нескончаемый поток грязных машин. День был в самом разгаре, и ему предстояло выполнить ещё много монотонной тяжёлой работы.

Практически в самом центре Москвы, между Лубянкой и Чистыми прудами, по адресу Кривоколенный переулок, дом 13 находится неприметный с виду трёхэтажный особняк с выкрашенным жёлтой краской фасадом, густо обвешанным мемориальными досками. При одном только взгляде на него сразу представляешь всю его историю: построил дом какой-нибудь богатый князь в начале XIX века, в нём жили, постепенно вырождаясь и разоряясь, несколько поколений его потомков, пока в итоге к концу века не продали фамильное гнездо какому-нибудь преуспевающему купцу или промышленнику. Потом случилась революция, дом разграбили, затем заселили представителями восставшего класса, организовав в нём муравейник из крошечных коммуналок. Во времена Хрущёва дом, пришедший в аварийное состояние, расселяют, однако, признав памятником архитектуры, не сносят, а оставляют радовать глаз проходящих мимо гостей и жителей города. В последующие тридцать лет после распада Союза у дома сменяется несколько владельцев, затеваются и не доводятся до конца несколько попыток реставрации. В итоге он так и стоит, никому не нужный, затерявшийся во времени и пространстве осколок иной эпохи. Таких зданий в Москве можно отыскать десятки, если не сотни, и все они не обращают на себя никакого внимания и никого не интересуют, и, если в подобном строении будет в полнолуние проводиться ведьминский шабаш или бандитская сходка – никто об этом не узнает, так же как практически никто не знал о том, что, на самом деле, этот дом уже давно выбрала своей резиденцией одна очень серьёзная организация.

Без трёх минут восемь на пороге особняка возник запыхавшийся Борис Евгеньевич. Кивнув на бегу вахтёру, корпящему над очередным судоку, он, не снижая темпа, взлетел по лестнице, свернул по коридору налево и остановился перед дверью конференц-зала. Закрыв глаза, он сделал несколько медленных вдохов и выдохов и, стерев с себя все следы спешки, спокойно вошёл внутрь. Практически всё помещение занимал длинный прямоугольный стол, по обе стороны от которого сидели люди – всё это были мастера, либо приравненные к ним по статусу сотрудники. Сдержанно кивнув собравшимся и получив в ответ несколько приветственных жестов, Борис Евгеньевич направился к своему месту и занял его ровно в тот момент, когда часы показали восемь.