– Я знаю твои душевные страдания, но пойми: всё то делаю ради вас – тебя и детей.
– Гордыня обуяла тебя и более ничего: ради призрачной славы ты бросил семью на произвол судьбы, не ведая, чего ждать впереди. Но я скажу, – она обернула к нему гневное лицо, – этот дом я никому не отдам. Слышишь? Никому! Даже если кредиторы будут тащить меня на аркане, я не сдамся – уж лучше умереть, нежели предать благословенное место родного гнезда.
– Почему ты думаешь о дурном, Катя? А как, если мои книги разойдутся большим тиражом по всей стране, представь только, как хорошо мы заживём.
– Не стоит делить шкуру неубитого медведя…
– Я не делю шкуру, просто надеюсь на лучший исход. Во всяком случае я всегда могу продать свою редакцию или же половину торговой лавки.
– Твоё издательство доживает последние дни, – обратила она на правду мысли супруга.
– У нас есть торговая лавка, приносящая хороший доход, она нас кормит, одевает и обувает.
– И её ты готов лишиться?
– Я не лишусь своего дела, чего бы мне этого не стоило.
– Ты не веришь мне, не слышишь голоса разума, но прошу тебя, вспомни хотя бы о детях: им ещё жить в этом мире. Что оставишь ты им после себя? Этой осенью Вася должен поступить в гимназию, Машеньке следует подыскать учителей – на это требуются деньги – чем старше становятся дети, тем сложнее.
Высказав всё это, весь тяжкий груз, скопившийся в душе, Екатерина Ефимовна отвернулась, прикрыла заплаканное лицо в ладонях. Дмитрий Васильевич не мог подобрать слов утешения – глубокая вина вновь опалила сердце; всё, что мог он в сей миг – это молча возложить руку на её плечи, безмолвно успокоить под сенью ночной тишины.
Супруги, пережившие в этот день страх потери, невысказанные обиды и слабые, хоть и тёплые надежды, не спали до рассвета, всю оставшуюся ночь проговорив о детях, о семейных делах, о почивших родителях, оставивших им в наследство изрядное состояние. Толстая стена холодного льда меж мужем и женой постепенно растаял под лучами мирных слов, превратившись поначалу в лужицу, а затем исчезнув насовсем.
Дмитрий Васильевич сдержал данное обещание – в августе – последнем летнем месяце, полного дурманящего очарования ещё жарких дней и холодных ночей, поехал в Тобольск подавать документы на сына в одну из лучших гимназий города – в неё учились только мальчики из семей благородных, богатых, важных. Директор гимназии Соколов Николай Яковлевич предупредил счастливого отца, что учёба достаётся здесь с трудом, учителя требовательны, но справедливы, беспечность и прогулы караются исключением из учебного заведения, но, с другой стороны, школьники получают достаточно знаний и легко поступают в университеты. Корнильева вполне успокоили условия гимназии и, более ни о чем не спрашивая, он подписал необходимые бумаги.
Корнильев воротился домой после обеда. День выдался особенно жарким, даже душным, солнце нещадно палило с высокого голубого неба и по лицу и спине стекали капельки пота. Дмитрий Васильевич выбрался из тарантаса, с благоговением ступил на привычную родную землю.
В это время Екатерина Ефимовна в белоснежном платье с пышными рукавами, покрытым мелким орнаментом цветов, сидела на веранде за летним столиком, окружённая падающими тенями деревьев, тонкие лучи солнца, выглядывающие из-за крон, освещали крапинками её пышную статную фигуру, и когда свет падал на её большие косы, уложенные вокруг головы, светлые волосы вспыхивали золотистым ярким цветом. Подле женщины в красивом светлом платьице с воланами и оборками, облокотясь на руки, сидела Маша, со смышленым взором чёрных азиатских глаз повторяла за матерью алфавит, её черноволосую хорошенькую головку прикрывала летняя шляпка, подвязанная под подбородком алыми лентами.
