Дмитрий Васильевич стоял у ворот дома, тупым мутным взором глядел на белевшее строение с закрытой террасой, откуда рабочие мужики выносили картины, старую мебель, утварь и сумы с одеждой. Когда-то сие имение принадлежало ему – ему, его семье, ныне усадьбу окутывает молчание, гнетущее безмолвие безлюдного сада, а потом в нём раздадутся другие голоса чужих людей, но уже без него.
Рядом с ним, втягивая табачный дым, с беспечным, несколько безразличным лицом стоял Царин. Андрей Викторович довольствовался завершению сего утомительного неприятного дела, но как долго он знавал Корнильева, то похлопал его по плечу со словами поддержки, но чувствовал ли он за собой вину, о том никто не знал.
– Досадно, что так всё вышло. Если бы можно было наперёд знать судьбу, то…
– Соломки бы подстелил, – закончил Корнильев известную фразу и вновь впал в забытье, воротившись мысленно к ушедшим безвозвратно счастливым летам.
Его собеседник на миг замолчал, ибо почудилось ему в тоне Дмитрия Васильевича невысказанный жгучий упрёк. Как бы то ни было, размышлял Царин, моё дело было по-дружески предложить свои услуги, его дело – согласиться либо же отказаться: он выбрал второе, следовательно, моей вины здесь нет. В глубоких рассуждениях о справедливости и подлости, что составляло из покон веков сущность человеческую, умалив немного тем самым совесть, Царин проговорил с озадаченным-наигранным лицом:
– И куда ты теперь, коль скоро остался без дома?
– Не знаю… с недавних пор я более не купец и лавки торговой у меня нет. Продал я всё за гроши, отныне перешёл в мещане – и это-то после купеческих привилегий, коими я был наделён сполна. Должно быть, в моей душе теплится до сих пор неподвластная невзгодам, невидимая сила, коль я не теряю надежды, не впадаю в уныние. Ничего, как-нибудь переживу и это.
– Жить-то тебе есть где?
Дмитрий Васильевич обернулся к Царину, прищурил в усмешке азиатские чёрные глаза, ответил не сразу:
– Есть. От родственников остался ветхий домишко на краю Тобольска. Там-то и обустрою новый быт. Верная нашей семье Агриппина отказалась покидать меня, не смотря на то, что я дал ей вольную. Уж в её-то руках дом тот заиграет новыми красками.
Они долго ещё стояли у ворот, внимательно следили за мужиками, которые, согнувшись от тяжестей, перетаскивали вещи из дома и потом осторожно погружали на телеги. Широкоплечие, коренастые, они работали без устали, ловко выполняя данное им поручение, и Корнильев внимательно следил за каждым их движением, в тайне невольно завидуя их несгибаемой воли, выносливости, подаренными им сполна трудной судьбой.
Следующим днём, к обеду, Корнильев приехал в дом графини – повидаться с детьми, переговорить с Евдокией Петровной об их дальнейшей судьбе. Саму графиню он не застал – она отправилась в гости к давнишней подруге, с которой так праздно и беспечно проводила молодость, а ныне у них остались лишь тёплые воспоминания да старческие усталые руки. К счастью, граф отдыхал дома, как всегда в прочие дни, коротая время за чтением книг, отдалившись от дел праведных и возложив заботы по поместью и о детях на супругу, к которой не питал более пламенных чувств любви, а доживал с ней век просто по привычке.
