Мне импонирует его самоуверенность, его умение подбирать слова и строить предложения. А во мне все эти умения порождают желание вредничать, но пока я сдерживаюсь:
– Интересный хоть фильм?
– Без понятия. И не проси меня сказать название – я забыл его прочитать. Разве это важно?
Важно, если люди хотят смотреть фильм. И не важно, если они идут туда для других целей. Просто меняю тему на ту, которая с первой встречи вертится на языке:
– Я не хочу вас обидеть, Алексей Владимирович, но вам очень не идут эти очки. Они как будто от другого лица приставлены. Хотите, посоветую, какая оправа вам подойдет?
– Зачем? Я эту два часа выбирал, она должна свое отработать. Если стану еще симпатичнее, меня перестанут нанимать к юным студенткам.
– А, так вы специально самую уродскую выбрали? – за грубым словом скрывается легкое облегчение.
– Ася, сворачивай программу дрессировки. Это моя работа, а не твоя.
Все, больше я вредность не сдерживаю:
– Кстати, а почему вы мне тыкаете? Давно хотела спросить! А если я вам тыкать начну? Ну, чтоб на равных.
Ощущение, что все мои выпады доставляют ему удовольствие. И я понятия не имею, с чего это взяла, просто вижу неясные подтверждения. Например, сейчас уголок его губ ползет в сторону:
– Ну попробуй.
Он меня кем считает? Затюканной школьницей?
– А что тут пробовать, Леша? – произношу это почти с вызовом. – Думаешь, мне сложно?
Однако он кривится:
– Нет, лучше не надо, у тебя не получилось. Я тебе такой же Леша, как ты мне – Василиса Кузьминична. Так мы идем в кассу или еще почебурекаемся, пока все места на последнем ряду не разберут?
С русским языком у него хуже, чем с математикой, это факт. Какие-то слова на ходу придумывает. Стоп, про последний ряд – шутка или какой-то намек? Хотя предыдущая его шутка про совместный поход в кино оказалась вполне серьезным намерением – мы оба здесь. Стоим возле кинотеатра и… чебурекаемся, да. Какими путями мы пришли в эту точку? И, главное, зачем? Меня накрывает внезапным волнением, почти страхом, улыбаться больше не хочется. Как и тыкать ему – официальность должна остаться в качестве неосязаемой границы между нами:
– Я не хочу в кино, Алексей Владимирович. Но я дам вам деньги на билет – для этого и пришла. Из благодарности за сегодняшний успех.
Его бровь слегка поднимается. Он словно ощущает неожиданно возникшее напряжение – и неосознанно на него реагирует:
– Да ладно уж, Ася, я смогу осилить билеты на нас обоих. Потом до конца недели есть не буду, но осилю.
Мне кажется, что он юморит специально – хочет, чтобы я снова улыбнулась. Но мне становится страшно еще сильнее. Он на меня как-то странно действует, почти до отчетливой симпатии. И чебурекаться с ним нравится все сильнее. С каждым словом нарастает дрожь, с каждым взаимным уколом вяжущего ощущения больше. Алексей Владимирович старше, опытнее, но и он может флиртовать со мной с какой-то надеждой. Авось поплыву, растаю – и тогда он обеспечит себя до конца жизни. Он ведь не может предполагать, что мой отец зятя никогда не будет содержать, но почему-то до сих пор я это никому не смогла объяснить. Если уж я и поплыву, то от какого-нибудь мажора-одногруппника, тому хотя бы перепихон от меня нужен, а не другие бонусы.
– Ты чего так испугалась? – теперь и он хмурится. – Ася, я пошутил. Предлагаю вообще больше сегодня не разговаривать. Во славу Ктулху – бога кинематографа.
