Матрос на мачте - страница 45

Потому что ему предстоит выкидыш – серебряная пудра Холодящего бессмертия, эликсир, запечатывающий вход в женский родник,

Оставляемый вами там, куда уткнется ваш взгляд, – на наперстке,

Сорочке в губной помаде, поэте на сцене, из которого

Леопард вынимает сердце когтями

И никак не вынет, потому что оно все состоит из этого вещества и

В нем, в этом сердце, происходит встреча его течения изнутри и его течения снаружи,

Как в айкидо,

И кривятся платиновые когти – победителя не бывает.

И нет ему места в трех мирах – только небо вокруг,

Словно он сам – Кагэкиё или великий Лир.

И леопард состоит из желтого вазелина и рассыпанных шариков,

Искусственных волос и real dolly с вибрирующим родником и гортанью,

Отлитой, точно для мужского члена,

Это она запускает краску ногтей в горло, обсыпанное серебристой пылью и горчицей.

Но – приходит самурай и стоит насмерть за красоту мира, за его кривые ножницы и

Народившуюся в молоке луну над рекой.

И в самурае вещества этого больше.

И больше его в юродивом и корове, говорящей «му»

Звук, который четвертый патриарх дзен продолжил до тех пор,

Пока не растворился в азоте мира, как растворяется под языком

Ментол таблетки.

Она обнимала ноги Распятого, и складки одежд ее натянулись.

В любых зеркалах они проступают с тех пор, если полить их эфиром

– обозначение женственного поворота мира

Навстречу всему, что страшно.

И звезды-дети спят спокойно, и их эмбрионы меняются местами,

И говорят «му», или «ма», или что-нибудь студенистое – Годунову, наверно, царю.

В живой пустоте вещества София стоит, пульсируя, как в стоп-кадре летящая пуля,

И вы растворяетесь в пустоте и пуле, обнимая

Маму или подругу, потому что вы есть лишь тогда, когда вас нет.

Ледяной самолет жизни уже растворился в вашем зрачке

С красным языком, вмерзшим в протаявший борт

Словно петуший гребень.

И все это лишь слова, шмотки, лоскутья,

А София – это вы сами в саду невесомости, Парящие в бессловесности листьев, птиц и серебряного родника

Между одним мизинцем на правой руке и на ней же – другим.

А последняя реплика певца на трех глухих ударах барабана-цудзуми заключалась в пояснении, что строка, звучащая на русском «глазами, полными лазурного огня», пропетая им чуть раньше, принадлежит с некоторым разночтением Михаилу Лермонтову, поэту, которого философ не любил, а любил он Софью – жену человека, чей отец Лермонтова убил на дуэли и оставил тело его на всю ночь под дождем на склоне Машука. Ангел с розовыми крыльями утверждает, что между этими телами – в каирской пустыне и на склоне горы над Пятигорском существует особенная тайная связь, как между луной и приливом, потому что тело на Машуке видело не меньше, чем тело в пустыне. Но об этом позже.

Незнакомец

Некоторые рассказы Арсения находила в совсем неожиданных местах – в куске замерзшего льда, или, наоборот, один раствор, запечатанный в банке, надо было вылить на дно тазика и выпарить, и тогда он уплотнился в подобие парафиновой дощечки с буквами, а вокруг выросли небольшими сталагмитами несколько полупрозрачных фигурок, в которых она с трудом узнала фею, льва и высокого человека в темном плаще и цилиндре. Некоторые были найдены довольно-таки банальным способом – под сиденьем дорожного велосипеда, стоящего в сарае, под опадающей алычой, в ухе карусельного льва во время ее посещения городского Луна-парка, в женском туалете за бачком или в коробочке, спрятанной за оградой могилки местного кладбища. Одно из сообщений проговорила кукла-дурочка, которую принесли Луке по почте, и главной особенностью экземпляра было то, что она до мельчайших особенностей повторяла набивший оскомину образ Мэрилин Монро, вместе с ее широкой белой юбкой, кружевным бельем, платочком в кармашке и сбритой растительностью в нежном паху. Скорее всего, тождество было абсолютно полным, но что-то остановило Арсению от изучения этого вопроса. Возможно она испугалась, что маленькая Мэрилин начнет не только говорить, но и дышать, и есть, и размножаться. Поэтому она только прослушала сообщение и, удовольствовавшись поверхностным осмотром, подарила куклу сопливому армянскому мальчишке, слюнявившему мягкое красное яблоко, вывалянное в пыли.

Назад Вперед

Матрос на мачте - страница 45

Похожие книги