Маяк и смотритель - страница 7

Хранить стихи в коробке от ружья, в дорожной сумке – карту к изоляции. Он думал, что господняя швея его намеренно скроила из сырья, к какому люди не посмеют приближаться; где чёрная материя в груди закрыта книгой и скрещёнными руками, и всякий свет, что слишком близко проходил (будь он людьми, или огнями бригантин, хоть будь он песней, что впитал соборный камень), затягивался внутрь, словно пыль, и оседал весомыми вещами, и в нём естественно смешались шторм и штиль, погожий день и самый страшный фильм, и все трансмиттеры на свете отощали, проводники иссякли, провода провисли серо капиллярами покойных, как декорации шатались города, и жгло нутро, и всё попавшее туда уже никак не станет посторонним, наружным, внешним: лампочкой в порту, звездой над морем, голосом и взглядом. Владея светом, обнаружить слепоту, потерю цвета, видеть, как цветут весна и лица, ощущать лишь их утрату, тем пристальней заглядывать в окно больших и маленьких светил в своих чертогах. Он думал, что космический портной назло скроил его столь жадной глубиной, что мир реальный не предложит так же много. Так оставалось пялиться на свет внутри (вовне объём сменяет впалость) столь бесполезный, как закрытый лазарет.

И он хранил любовь в коробке от конфет,

тянул к ней провод,

а она не зажигалась.

Ты правда боялся, что я не сумею вернуться назад к зиме, скитаясь по путаным скверам Застенья и трогая лес душой? Я слышал драконов в цепи Пиренеев и белый огонь перемен. Ты можешь гордиться, я, видевший тени, – единственный, кто пришёл. Я падал на лодке с ржаных водопадов, проспорил богам амулет, пил ром на разрушенной крыше театра с людьми, что эпоху мертвы. Я думал: «О, Господи, пусть будет правдой, что жизнь – это больше, чем свет, громадней „сегодня“, загадочней „завтра“ и я смогу быть рулевым; таким, кто владеет штурвалом без дрожи, чей взор напряжён и остёр, и каждая буря – разминка, изжиток, проверка на крепость сил». Я был верен тем, кто сдирал с меня кожу и после бросал в костёр и всё, что я вынес из камеры пыток – жнёшь боль только ту, что просил. Я, правда, потребовал вверить мне пламя для обжига хлипких частей, но истинной близостью не был одарен, боюсь, я ещё не дорос. Я знал одиночество, жил при ашраме, и жизнь после сотни смертей осталась прекрасной. Шесть струн на гитаре звучат кататонией звёзд. Я был в доме ветра, вцарапал знаменья в духовную древнюю гжель. Ты правда боялся, что числюсь пропавшим, что путь возвращений поблек из троп путешествий, где создал Застенье я, не покидая постель?