Результаты инструктажа были прекрасно видны по часовым, воплощавших деревянных истуканов, боящихся каждого скрипа половиц, но была и прочая напасть – подполковник, не гнушавшийся придраться. Начальник штаба подполковник Шумилин в силу исполнения положений устава часто контролировал выучку подчинённых, доходя до провокаций. Вставал перед линией разграничения поста, докапывался до какой-нибудь зачастую надуманной мелочи, выжидал ответной реакции. Меня тоже проверял, придира неустанный. Ординарно, оправдаю его – по привычке что ли? Не первому мне такой жребий падал…
Утро, первая смена. Самодовольный такой, туго стянутый портупеей и оттого «грудь колесом» подполковник (двадцатилетним задохликам каждый в меру упитанный мужик под сороковник кажется шарообразным) подошёл к незримо отмеченной границе не заступа, встал как пред иконой Христа Спасителя и в прищур пялится. Глаз в глаз. От меня должностному лицу отвада: стойка столбовая, не моргну, не отвернусь. Жду диверсии. В переглядках летела минута. На зрительные провокации часовой не поддаётся, инквизитор перешёл в натиск вопросами, репетированными, по всей видимости, со времён введения в чин:
– Рядовой! Немедленно поправьте портянку правого сапога! – я не товарищ, оказывается? Обратись к нему без «товарища» – гауптвахта меньшим из зол станется…
«Есть, поправить портянку! Но вы пока автомат держите, досточтимый товарищ подполковник!» – вероятно, подобного ответа ожидал штабной провокатор?
– Солдат, поправьте портянку из правого сапога! Вы не слышите моего указания?
«Сам глухой!» – вступило в распри отважное знание, но трусливое сознание рта не открывало. Разводящий Бояркин мой внешний вид сверял, и сам в зеркала смотрел – врёшь, на язык нас не возьмёшь! Настойчивость офицера вызывала душевные метания и даже напрягла поджилки: определяй свои действия применимо к обстоятельствам – оно надо? Обязанности часового вроде выучены назубок, защищён амулетом Калашникова, но и начальник штаба, заруливший в запретную зону, тоже не ишак из упёртых? Смотрю, подполковник намеревается внаглую шагнуть в простреливаемый сектор. Допускать офицера к безобразию никак нельзя, и я возбудился на геройский подвиг:
– Стой, назад! – чур мои голосовые связки, не потерпевшие дерзости блюстителя устава.
– Я начальник штаба! – не отступил подстрекатель и на простреливаемую часовыми территорию двухметрового удаления отважно подсунул ногу.
– Стой, стрелять буду! – схватив ремень автомата, заряженного, замечу, боевыми патронами, подаю на вид.
– Всё! Молодец! – начштаба вскинул руки и отступил на недосягаемую для стража прицельную дальность.
Отстрела начальственного лица не вышло, моё терпение оказалось крепче, нежели казалось!
Единственное сомнение, зашедшее мне на ум – сразу вызванивать караул или не сообщать до смены? (С караульным помещением протянута прямая линия связи).
Похвалы за храбрость я получил после смены поста и от начальника караула, рассказав о неоднозначной ситуации, сложившейся во время охранения замени.
На второй двухчасовке полагал, что проверка повторится заново: тот же гипнотизёр встал уже поодаль метрах пяти от предполагаемой линии отпугивания нарушителей, незначительно поджал губы, подмигнул хитрецой нашкодившего спиногрыза и бодрым аллюром вознамерился скрыться на верхних этажах.
– Да, чуть не забыл! – послышалась роздумь штабного офицера, прилетевшая с лестницы вместе с эхом.
