Жаль, что эмоции нельзя возобновить по желанию. Сейчас я уже не могла дать Николаю тех ощущений – свободы, тепла, жизни. Ныне я была просто его теткой, наполовину утопленной в болотном чувстве тоски и безнадежности. И все же, надеюсь, мы по-прежнему нужны друг другу, мы по-прежнему друзья.
Он швырнул на пол рюкзак, подбежал ко мне и порывисто обнял, уткнувшись подбородком мне в плечо.
– Николай, иди на кухню и съешь суп! – сказала Лана.
На этот раз она сдвинула брови. Хоть какое-то разнообразие…
Николай коротко улыбнулся мне и унесся на кухню. Лана проводила его взглядом. Затем, сложив руки на груди, прислонилась плечом к стене и критически оглядела меня с ног до головы.
– У тебя рыжие волосы, тебе не идет красный цвет.
– Вообще-то каштановые.
– Нет, серьезно, Аня, пора обновить гардероб. Нельзя же каждый день ходить в одной гамме.
Я улыбнулась и не ответила. Лана права. Вот уже несколько лет я одеваюсь одинаково: красный верх и голубые джинсы. В моем шкафу рядком висят на вешалках шесть красных футболок и блузок, а также три пары джинсов. И больше ничего. Джинсы раньше были только одни, но я похудела и пришлось купить новые. Сейчас и третьи – еще на размер меньше предыдущих – стали мне немного велики. Но я не иду в магазин, я просто проделала в ремне очередную дырку, так проще.
– Хочешь, я съезжу с тобой? Пройдемся по магазинам, я помогу тебе подобрать вещи. Вместо этих лоферов купим тебе приличные туфли, а еще…
– Спасибо, Лана. Мне ничего не надо.
Краткое поджатие губ. Затем тяжелый вздох.
– Аня, я все понимаю, но…
Как же я не люблю такое «но», обесценивающее первую часть предложения.
– … тебе не помешает поговорить с психотерапевтом. Аким говорил, у вас в «Фениксе» есть какая-то невероятная мессингша.
– Роза Ковалик. Она умерла в конце марта. Слушай, Лана…
– Умерла? Я не знала. Жаль. Но я могу спросить у одной знакомой, она…
– Лана, ты не будешь против, если Николай сегодня останется у меня?
– Я на это даже рассчитываю. Вечером я иду на свидание.
– Отлично. Я привезу его завтра после обеда.
– Пора что-то поменять в своей жизни, Аня. Ты же красивая. Тебе бы одеться поярче и помоднее и будешь как кинозвезда. Вот Аким…
И опять она права. Аким любит и умеет хорошо одеваться. Когда-то и я была такой.
Николай выбежал в коридор.
– Мам, Ань, я всё!
– Идем.
Он поднял свой рюкзак. Лана подставила ему щеку для поцелуя. Он смачно чмокнул ее, и тут же, закрепляя, еще раз. В этот момент Лана многозначительно смотрела на меня, не обращая внимания на сыновнюю нежность, и взгляд ее ясно говорил: «Купи новую одежду и пойди в ней к психотерапевту».
Я чуть улыбнулась ей, приобняла Николая за плечи, и мы вышли.
***
Когда мне было лет семь или восемь, я узнала, что у меня был еще один брат. Первый ребенок родителей, появившийся на свет за четыре года до Акима и проживший всего несколько часов.
Я много думала тогда о нем, представляла, каким бы он был сейчас, и однажды пришла к мысли, что надо дать ему имя. Несправедливо, что он умер безымянным. Ведь он был живой, хотя и совсем недолго; он дышал, двигался и, наверное, хотел жить. Как бы родители назвали его? Артём, Антон, Андрей? Я выбрала имя Антон.
«Почему Антон?» – спросил Аким. Я ответила: «Потому что наши имена тоже начинаются на «А». – «А-а-а… – сказал брат. – Не думаю, что это так уж принципиально. Я бы назвал его Борис».
Спустя некоторое время, в одной из бесед с родителями, мы узнали, что мама хотела назвать своего первенца Олегом, а папа – Дмитрием. Я как сейчас помню тот вечер. Желтый тусклый свет лампы, ужин из гречки с ржаным хлебом, жидкий чай. Из приемника доносится «Мне стали сли-ишком малы Твои тёртые джинсы…» Брат сидит, подвернув под себя одну ногу, – привычка, от которой его долго пытались отучить родители. Папа читает газету, качая головой и время от времени вслух зачитывая абзацы текстов с абсолютно непонятной мне тогда терминологией. Мама коротко комментирует. И я, которой стало скучно.
