Жили мы в то время в двухэтажном брусовом доме на втором этаже в двухкомнатной квартире.
Клопяные кровохлёбы делали своё дело тихо, по ночам, и на моей шкуре они наставили прививок гораздо больше, чем мне как ребёнку было предписано медицинскими учреждениями.
Но и мы не оставались в долгу, чертя на стенах бордовым бордо клопячьего нутра.
Своё самостоятельное хозяйство, в пределах нашей семьи, вела около четырнадцати лет боярыня Марфа.
Так мы величали кошку длинношёрстной породы. Её окрас, конечно, не затмил бы кустодиевских красавиц, но выглядел достаточно богато. На её шерсти поиграли в пятнашки и ярко-рыжие, и белые, и коричневые с чёрными цвета, оставив место и розовому, правда, только на носу.
А рядом с ним были два удивительно убедительных глаза. И мне почему-то и сейчас представляются они с вопросительным выражением.
Может оттого, что сам я смотрел на жизнь с большим вниманием и как бы всё время задавал себе вопросы.
И она постоянно интересовалась: а когда мы заживем?
Заживём – увидим!
У неё-то в личном хозяйстве все было хорошо: рыбы – ВО, дичи – ВО.
А так как она регулярно, раз в год, уходила замуж, причём супруга не приводя домой, мы каждый раз расширяли свою семью стандартной комплектации на пять-шесть, а то и больше членов, то и детей: ВО.
Муж… да уж… но и жена – тоже на…
Она умела читать и считать. Правда, у неё в мыслях была одна цифра СЕМЬ, с буквами Я, Ю, И, Е.
Что означало: в семью, семье…
Супруг, конечно же, был не один, потому что и до переезда она регулярно выпаивала молодую поросль.
И мне приходилось быть повитухом, принимая роды, вести подсчёт новорождённых и, соблюдая демократические принципы, строго следить за тем, чтобы самые слабые тоже непременно получили доступ к положенной пайке.
Но котята, подрастая, видимо, отвечая на вызовы дерзких мышат, покидали нас, переселяясь в другие дома, как новобранцы-новобратцы на службу Родине, распищавшись на первый – второй.
Безумству храбрых – мы спесним песню.
И Марфа, погрустив, конечно, остаток года, тщательно расчесав свою шёрстку шершавым языком, особенно то место, где у невесты помещается фата, снова покидала нас на время.
И возвращалась с горящими глазами, как девушки, которые прибегают после встречи с молодыми людьми к маме и, тараторя, начинают рассказывать, каким образом произошла встреча, как он посмотрел и что мяукнул.
И что он, самый замечательный, и на этот раз уж точно породистый.
Хотя тот, в прошлом году, хоть и не мог похвастать происхождением, но харизматичен был выше крыши.
Именно там он и встретился.
И был, конечно же, уважаем даже в мышанстве, признававшем его высокую разрядную квалификацию.
Север тогда звал людей труда с прирождённым инстинктом мастерства.
С Марфой у меня связан и один из самых трагичных эпизодов жизни.
Я хорошо помню тот масштаб горя, который обрушился на меня ещё в мелкооптовом возрасте, думаю, что в трёхлетнем.
В один из погожих дней бабуля устроила стирку белья во дворе. И не мудрено, что наша Марфа не смогла уследить за всем своим выводком.
Один из котят заполз в кучку грязного белья, и этот лабиринт оказался для него первым и последним.
Я не помнил себя от горя. В памяти остался фрагмент изображения солнечного двора из-под деревянного крыльца, куда я забился и громко плакал. Простыни полотнищами траурных знамен стелились до земли.
Я моревал слёзное море, спрятавшись в ущелье крыльца на берегу горя.
