Майне кляйне поросьонок шпрингает по штрассе - страница 14

Я поднялся на отделение и прошёл на пост.

– К вам вчера поступил пациент с отравлением, – я постарался придать голосу безапелляционные нотки. На всякий случай я захватил давно просроченные корочки общественного совета Минюста, благо что красные. Но козырять удостоверением не пришлось. Медсестра равнодушно кивнула:

– Вторая палата.

Меня он не узнал. Я погрешил бы против истины, сказав, будто узнал его на все сто процентов: трудно было представить, что этот жёлто-зелёный полутруп, погасшими глазами уставившийся в потолок, так напугал меня вчера.

– Я следователь.

– Так… ведь… уже… – он с трудом облизал потрескавшиеся губы непослушным языком.

– Я по другому делу.

Я огляделся: в палате мы были не одни, ещё на двух кроватях лежали больные. Спали они или находились без сознания, было неясно; во всяком случае, они были обездвижены и, как и у «моего» пациента, каждому была поставлена капельница. Я наклонился к самому уху мальчишки, сгреб в кулак ворот пижамы и прошептал:

– Послушай, ты, сволочь… Вспоминай: год назад, парк, поздний вечер, женщина пожилая, седая, в очках… Ты её палкой по голове… Вспоминаешь? Говори, или придушу тебя сейчас…

Он сделал движение, пытаясь высвободиться, но сил даже поднять руку не хватало.

– Какая женщина? Не понимаю, о чём…

– Давай, давай напрягай память… Ровно год прошел. Она зашла в парк со стороны проспекта, ты на неё напал, она побежала, но ты догнал и размозжил голову… Ну? Небольшого роста, в очках… Она с собой ещё курочку, жареного цыплёнка несла…

Тут парень явно испугался:

– Цыплёнка… А-а, а как вы узнали? Я… я не хотел, это Жанна… она все… говорит, ей-то уже зачем, так вкусно пахнет, возьмём себе…

Пальцы у меня разжались…Вот это да!

А парень непонимающе посмотрел и искренне спросил:

– А разве за это могут посадить?

Этот вопрос, а вернее, интонация, с которой он был задан, меня явно озадачил. Он что, дебил? Не понимает, что бывает за убийство?

Вдруг он скосил глаза на дверь и взволнованно зашептал:

– Мама пришла. Пожалуйста, не говорите ей ничего, – и уже громко, обращаясь к ней. – Мама, познакомься, это следователь…

Я поднялся со стула и обернулся. Невысокая заплаканная женщина сделала несколько шагов и подняла голову.

Это была она!

Несколько мгновений она вглядывалась в моё лицо, потом узнала и в замешательстве прошептала:

– Ты? Следователь? Странно…

Затем она кивнула головой, приглашая меня выйти из палаты. В коридоре она сразу же набросилась на меня:

– Как ты здесь оказался? Ты вправду следователь? Какой же ты следователь, ты же… А-а, я поняла! Ты следил! Ты следил за нами! Ты всё знал и ни разу не пришел! Ты трус! Трус! Ни разу за все эти годы не появился, а объявился только сейчас, когда мой мальчик…

Она заплакала.

– Уходи. Ты нам совсем не нужен. Мы прекрасно обходились одни и…

Рыдания душили её. Наконец она немного успокоилась.

– Уходи, – взялась за ручку двери, обернулась и добавила с расстановкой. – И запомни: он не твой сын. Он – мой сын.

Она вошла в палату. Дверь хлопнула и слегка приотворилась. Я сделал шаг, взялся за ручку и… Знаете, не в моих правилах шпионить под дверьми, но сейчас что-то заставило прислушаться:

– Мама, ты плакала? Он что, всё тебе рассказал? Я же просил…

– Нет, а о чем он должен был молчать?

– Ты представляешь, он приходил по тому самому случаю в прошлом году… ну, помнишь, я рассказывал? Мы с Жанной тогда гуляли… Старушка у нас на глазах перебегала проспект, и ей по голове из самосвала выпавшей доской шандарахнуло… Мы тогда отнесли её на газон и «скорую» вызвали, помнишь?