– Ты через Владивосток, что ль, ехал? – ворчливо жалуется, как только открыл дверь.
Закатываю глаза. Ну что за человек?
– Нет, через Нижневартовск. У них, оказывается, уже снег выпал, – язвлю и сразу на кухню иду.
Как знал. Лекарства не пьет.
Спиной чувствую приближение отца. Хромает, тяжело дышит. Но у него, якобы, все прекрасно.
На ладонь из таблетницы забираю три капсулы и протягиваю папе. Отец хмурится, но сдается.
Удивительно, раньше от его взгляда все поджилки тряслись. Казался себе вечным пацаном, у которого сердце замирало, стоило очутиться в кабинете.
А сейчас и прикрикнуть могу. В каком-то смысле уже имею над ним власть. Управление фирмы и филиалов практически на мне, хоть и не практикую. Отец редко выходит из дома: тяжело долго стоять и тем более ходить.
Я стал вне его контроля, а он зависим от меня.
Но нужен мне мой старик. Родня. И ворчит он все же забавно.
– Пей, – повторяю, когда отец морщится и застывает.
Вот упрямец!
– Да все со мной хорошо.
Не комментирую. Стою с этими таблетками в руках, и глазами продавливаю.
Да, я тоже так могу, отец. Научился. Учитель хороший был, с детства тренировал.
– Щенок, – хмыкаю на его реплику.
Папа забирает капсулы из раскрытой ладони и запивает водой.
– Я тебе сиделку найму.
– Только попробуй! – выкрикивает.
Ковыляя, идет в свой кабинет. Я за ним. Готов получить очередной выговор, что сделал что-то не так. В этот момент нужно просто кивать и поддакивать. Отец успокаивается, и я могу сказать хоть слово.
Ему лишь нужно выговориться. И да, делает он это в такой манере. Если не воспринимать все близко к сердцу, то все проходит идеально. Такой вот семейный вечер в семье Авериных.
Потом отец курит сигару и часто-часто пуляет в меня своим взглядом. Я что-то перебираю в бумагах и прекрасно чувствую его внимание на мне.
– Твой друг снова объявился.
Сжимаю карандаш. Тот трескается, разбрасывая невесомую пыль.
– Снова грабеж? – буквы перед глазами пляшут. Бурлящая ненависть брызжет изнутри фонтаном.
– А ты как думал? – со вздохом отвечает.
Мне мало информации. Понимаю, уже и незачем что-то знать, но я гонимый чувством мести. Она слепит, как уксусная кислота, пролитая на глаза.
– В розыске пока. Но по всем приметам и уликам он.
– Откуда информация?
Аверин-старший бросает такой взгляд, после которого мне становится все понятно.
– Надо было его еще пять лет назад засадить за то, что сделал, – шепчу под нос.
Гнев поднимается из живота к горлу, как муть со дна озера. Ил, не дающий моему телу функционировать.
Отец молчит. Это молчание о чем-то и про что-то.
– Скажешь, я неправ? – вскакиваю с места.
Удобное кресло будто обложено тлеющими углями.
– Или Белинский не решился? Удивлен, что это все же не случилось. Он ведь такой правильный и честный.
Снова вязкое молчание. Облизывает меня и затыкает собой органы дыхания.
Я завис. Как дурак уставился на отца.
– Саше нужно было говорить. Не замалчивать. А ты… не дал мне ей помочь!
Звучу жалко. Обвиняю. Хотя сейчас прекрасно знаю, что надо было отстоять свое право. Отстоять нас.
Нужно было тоже говорить. Орать, кричать, я не знаю…
А я молча принял рабские условия отца.
Ненавидел ли я его за это? Еще как. Но время шло, боль не утихала, лишь притуплялась. Потом авария. Взросление.
– Чтобы говорить, нужен повод.
Философ, блядь.
– А его не было?!
Грудная клетка, как у марафонца в сотом забеге. Она поднимается до мозга, опускается до кишок. И голову зверски кружит.
