Девчонка лежала там же, где и днем, – лежала не шевелясь, а если и дышала, ее дыхания я не расслышал. Мальчишка со вспухшим глазом спал подле ее ног, на голой земле. Должно быть, полученные от меня деньги он потратил на пищу: пол был усеян огрызками кукурузных початков и очистками фруктов. На миг я осмелился понадеяться, что ни один из них не проснется.
Лицо девочки в ультрамариновом свете Когтя казалось еще более бледным, еще более жутким, чем днем: сияние камня подчеркнуло и темные круги под глазами, и впалые щеки, и заострившиеся скулы. Я чувствовал, что тут нужно что-то сказать, воззвать к Предвечному либо его посланникам при помощи неких ритуальных фраз, но внезапная сухость во рту лишила меня дара речи. Онемевший, будто бессловесный зверь, я медленно опустил руку так, что тень ладони целиком заслонила девчонку от темно-синего света, а снова подняв ее и не обнаружив в девчонке никаких перемен, вспомнил, что Иоленте Коготь ничем не помог. Быть может, на женщин он вовсе не действует или действует, но только в женских руках? Подумав так, я коснулся камнем лба спящей. Какой-то миг Коготь казался третьим глазом, открывшимся на ее мертвенно-бледном, неподвижном лице.
Сколько бы раз я им ни пользовался, в ту ночь воздействие Когтя оказалось самым поразительным, единственным в своем роде, начисто исключавшим возможность объяснить происшедшее каким-либо самообманом с моей стороны или каким-либо, пусть даже откровенно надуманным, случайным стечением обстоятельств. Вполне возможно, обрубок запястья обезьяночеловека перестал кровоточить благодаря его суевериям, а улан на дороге близ Обители Абсолюта был всего-навсего оглушен и ожил бы в любом случае, а исцеление полученных Ионой ожогов могло оказаться просто иллюзией, порожденной игрой света и тени, однако сейчас…
Казалось, в промежутке, отделявшем предыдущий хронон от хронона следующего, некая невообразимая сила вытолкнула из колеи само мироздание. Настоящие, темные, точно речные омуты, глаза девчонки открылись; лицо, утратившее сходство с обтянутым кожей черепом, обернулось обычным лицом юной, изнуренной болезнью женщины.
– Кто ты, одетый так ярко? – спросила она. – А-а, да это же просто сон…
В ответ я сказал, что я – друг, а ей нет причины бояться.
– Я вовсе и не боюсь, – объявила она. – Вот если бы не спала, наверняка испугалась бы, но я же сплю. А ты… на вид – будто с неба сошел, но я-то знаю: ты всего лишь крыло несчастной птички. Тебя Иадер изловил, да? Спой мне…
Веки ее снова сомкнулись, и на сей раз я услышал ее протяжный, неторопливый вздох. Лицо девчонки осталось прежним – худым, изможденным, однако печать смерти стерлась с него без остатка.
Сняв самоцвет с ее лба, я коснулся им глаза мальчишки, точно так же, как касался лица его сестры, но, полагаю, в этом никакой необходимости не было. Глаз принял совершенно обычный, здоровый вид еще до того, как почувствовал поцелуй Когтя – возможно, и инфекция к тому моменту была уже побеждена. Встрепенувшись, спящий мальчишка вскрикнул, словно во сне бегущий впереди не столь быстроногих сверстников звал их за собой.
Я спрятал Коготь в ладанку на груди, сел на земляной пол среди огрызков кукурузных початков с очистками и прислушался. Со временем мальчишка затих. Неяркий свет звезд очерчивал у порога едва различимый косой четырехугольник, а в прочих частях хакаля царил непроглядный мрак. Тишину нарушало лишь мерное дыхание мальчишки и его сестры.
