Мёд для убожества. Бехровия. Том 1 - страница 25

– Отставить, – мастер с великим трудом сохраняет самообладание. – Мне глубоко наплевать, праведник он или гамон последний, как ты. А вот на что мне не наплевать, так на его семейку!

– Ну, Билли и этот, как его, – неуверенно отвечаю я, – на «Г» который…

Мастер резко отворачивается, сжав кулаки до белых костяшек. Не на «Г», что ли?

– Билхарт и Гелберт, коли быть точным, – робко поправляет старик и, покосившись на начальницу, добавляет шепотом. – То бишь два первых человека в Белом братстве. А Белое братство – энто, кхем…

– Самый, Хрем тебя дери, влиятельный цех в городе, – мастер гудит как масел-котел, – который еще и точит на нас зуб, зараза!

– Триста двадцать сем бойцов – не хухры-мухры, – задумчиво добавляет Строжка.

Вилли Кибель-всмятку-потт и правда говорил что-то о «фирме папаши»… Но кто же знал, что «фирма» – чертов цех. Эх, Вилли-Вилли, говорил бы ты больше по делу, так и в живых бы остался.

– До сих пор мы чудом держались, – мастер оборачивает ко мне лицо, обезображенное злобой. Она ширит ноздри, что дикая зобриха, и неправильно сросшийся нос ее кажется еще кривее. – А почему? А потому что цеховой кодекс запрещает открытое кровопролитие. Им запрещает, гамон.

– Всё под контролем – даю слово Бруга, – заверяю я. – Если Вилли и отскребут от шпал, то кто его узнает? Шмат мяса и похож на шмат мяса.

– Оставь своё «слово Бруга» для суда, – бушует мастер.

– Таби, а ты не хочешь, кхем, еще подумать? – вполголоса вставляет старик. – Коль выдадим бедолагу Братству, авось Билхарт от нас отстанет? Дык не будет же он точить зуб на тех, кто ему убийцу братца сдал…

– И слышать не желаю! – отрезает Табита. – Кто ему объяснит, почему мы этого гамона у него из-под носа вынесли? Я? Может, ты? Нет, достаточно и того, что Вильхельм пропал якобы в нашем квартале. А если Кибельпотты узнают, что мы об это дело и сами замарались, то в благородство играть не станут. Отыграются на нас за всё, – мастер вздыхает. – У моих с Билхартом тёрок слишком старые корни, Строжка. Я ему поперек горла, ага.

– Уж прости старого, что напомнил, Таби… – поникает старик.

– Выходит, Бруг нужен вам, – я не сдерживаю улыбки.

– Не тешь себя пустыми надеждами, одержимый, – цедит она сквозь зубы. – Если Братство или констебли каким-то чудом про тебя разнюхают, обещаю: ты мигом прогуляешься под фонарями.

– Какими еще…

– Узнаешь, – перебивает она. – Строжка, мы засиделись. На выход.

– Какими еще фонарями, мать вашу!

Мой вопрос разбивается о полотно двери – и тает в спертом воздухе.

Я проснулся от крути в желудке. Не знаю, наступили ли следующие сутки или то были те же самые, но жрать хотелось и притом сильно. Казалось, желудок весь сморщился, стал не больше прошлогоднего каштана.

Однажды, в тот момент, когда я от скуки и голода ковырял трещины между кирпичей, в подвал забежал Лих. Бросив на меня косой взгляд, парень подхватил ведро самыми кончиками пальцев.

– Не воротись, – прыснул я. – Это плевки жижи, а не то, о чем ты подумал.

Лих осторожно заглянул в ведро и весь скривился.

– А ты типа… – Лих замялся. – Не ел тех мужиков?

– Нет, – я фыркнул. – Тот, в кого оборачиваюсь, не ест по-настоящему. Только играет.

– Ну и игры у него, дядя, – Лих опасливо покосился на меня. – А в кого ты оборачиваешься?

– Да черт его знает.

– На одержимого ты, если честно, не похож. Они с концами обращаются, а обратно – никак.

– Вот-вот, Лих! – я постучал пальцем по виску. – Всем бы твоим дружкам такую догадливость. Деду, бой-бабе, сестростерве – всем расскажи, что Бруг не бес. И пусть жратвы принесут.