– Смешная вещь номер два! – кричу я взад, пытаясь проморгаться. – Почему шутки про утонувших респов всегда поверхностные?
Лих отвечает ворчанием.
– А потому что… – закончить не выходит. Вдруг что-то хлестко, как ветка в бурю, бьет меня по морде. – Шельма!
Лоб и щеку жжет до одури, словно приложился о край раскаленного котелка. Знакомая боль. Она отзывается покалыванием где-то в спине – бугристой от шрамов, на которые не скупился отец.
– Где мой брат, дикарская ты гнида?! – режет слух знакомый высокий голос.
В прорези меж пальцев я замечаю знакомую стерву. Инисто-пшеничная челка, острый нос с горбинкой и злющие – как у бешеной лисицы – глаза. В руке у девчонки раскачивается кнут, а грудь высоко вздымается под плащом цвета мокрого камня.
– Там, – коротко бросаю я, растирая лицо. Красный след мне обеспечен. Ну, хоть не кровит.
Вилка бельтом влетает в караулку, там слышится возня.
– …так задержаться! – эхо девчачьего голоса врезается в уши, что винт ошейника в фанеру. – Обязательно было запирать будку?!
– Давай… потом, сестренка, – вяло откликается ей.
– Что там у тебя? – тон Вилки сходит со злобы до озабоченности, но вновь возвращается к гневу. – Это тебя ублюдок так?!
– Не, это типа… Шишигон, что ли.
– Шишиган, – поправляю я, облокотившись о дверной косяк. Тру лоб, тру щеку – и не могу надышаться Бехровией. – Его к деду надо. Или он прямо здесь откинется.
Вилка возникает в проеме как ужасный дух возмездия. Да уж, Корпус призраков революции по ней плачет – с такой убедительной мимикой ей бы княжичей на допросах раскалывать.
– Что с ним? – рокочущим голосом требует она.
– Шишиган отравил. С ногой беда, – подслеповато щурюсь я. – Еле дотащил его тощую задницу.
– Не думай, что я тебе спасибо скажу. Это ты должен благодарить Табиту, утырок, – цедит она, мысленно уж, наверное, расчленив меня на маленькие Бружочки. – Пошевеливайся! Поможешь дотащить брата до шагохода.
– Не вопрос, моя госпожа, – натянуто улыбаюсь в ответ, но шальная девка не удостаивает меня даже плевком.
***
Когда Лих кулем развалился на заднем сиденье шагохода, Вилка ловко запрыгнула на переднее, не отворяя дверцы. Ее шагоход оказался мельче тех, что я видел раньше. Похожий окрасом на спелую оливку, вытянутый и привлекательный глазу своей обтекаемостью, он отдаленно напомнил мне безголового зайца. Когда Вилка крутанула внутри колесико, а после не глядя передернула рычажки, шагоход не затарахтел, не задымил, как просмоленная курильщица. Только выдал мягкую вибрацию, точно котенок, и напружинил блестящие шарнирные лапы.
– А Бругу местечка не найдется? – как бы невзначай спросил я.
– Чтобы ты загадил весь салон? – фыркнула Вилка, постучав пальцем по циферблату на передней панели. – Прогуляешься.
Она уперла ногу в пол, и шагоход легко, почти не качнув кабину, переступил с лапы на лапу.
– Стой! – я зашарил рукой под курткой. Грязные пальцы липли к черной подкладке, тоже измазанной слизью.
– Ты меня достал! – рявкнула Вилка, оборачиваясь ко мне. – Что еще?
– Лови.
Вилка, привстав в кабине, хлопком поймала брошенное и с сомнением покрутила его на ладони.
– Что за дрянь?! – чуть не сходя на крик, спросила она, подняв над головой мерцающий перламутровый шарик.
– Алемброт, подруга, – хмуро ответил я. – Отдай Строжке, он разберется.
Бросив на меня последний испепеляющий взгляд, Вилка брезгливо кинула шарик возле бедра, а после вдавила ногу в днище шагохода. Безголовый заяц цвета оливки проворно засеменил по переулку, изредка пыхая белым дымом из-под брюха. И скоро уж скрылся за углом публичного дома.
