Мёд для убожества. Бехровия. Том 1 - страница 51

Обрывки воспоминаний складываются воедино. Всё вокруг в отвратном желе. Я в желе, Лих в желе… Кажется, я сам теперь состою из этого желе.

Самое настоящее Бругожеле. Где-то такое уже было…

Замечаю под ногой Лиха большущую белую чашу. Скорее, гигантский кубок, только дырявый – две дырки поменьше, и одна огромная, откуда еще продолжает капать слизь. А вместо ножки у кубка – коротенький отросток, как бы собранный из толстых позвонков зобра…

– Точно сдохло, дружище, – чихнув остатками студня, подтверждаю я. – На черепушке стоишь.

– О, вона как… – устало покачнувшись, отступает Лих.

Приняв поданную руку, я с трудом встаю. И, превозмогая боль в боку, со всей дури опускаю на череп шишиги тяжелый башмак. Когда мягкие кости лопаются, раскрывшись бледным цветком, запускаю руку внутрь.

– Ну и гадость, – Лих шумно вздыхает, а щеки его бледнеют. – Ты там что, золото хочешь найти?

– Не всё золото, что блестит, дружище, – выудив из ошметков мясистый мешочек, скоблю его ногтем, – но что-то всё-таки золото. Или соль…

– Мудрость дня от Лиха: соль можно купить у бакалейщика, – морщится цеховик.

– Не такую, дружище! – я даже забываю про мерзкий вкус на языке, когда ноготь, разодрав оболочку, чиркает по белым кристалликам. – Это алемброт, пса крев! Редкая штука. Найдешь нужного человека, и деньжат можно на месяц выручить. Ай да шишига, удружила Бругу…

– Так это шишига, – отстраненно протягивает Лих, кутаясь в плащ. – Теперь буду хвастать, что от меня даже у шишиги башню сорвало… Я не я, если она меня не хотела. Видал, как титьки тянула ко мне?

– Тут ты прав, тварь не жрать нас собиралась, – хмыкаю, убирая алемброт во внутренний карман куртки. – Только это был мужик, а не самка. Шишиган, да еще и озверевший в пору гона. Первый раз такого жирного вижу.

– Гонишь, – хлопает глазами Лих, качнувшись вместе с Сиралем, как лист на ветру. – Я же видел у него… У нее титьки! Такие мешки, что…

– Правильно сестра тебя идиотом зовет. Это моло́ки! – я лающе смеюсь, но смех отдается внутри рвотным позывом. – Фуф… В общем, дружище, шишиган к тебе – в самом прямом смысле – хозяйство катил. Я всё гадал, что это за засор там… А это шишиган любовное гнездышко строил. Тебя, панночку, поджидал!

Лих не прыскает в ответ, даже не отшучивается, обидчиво надув губы. Только спрашивает бесцветным голосом:

– У шишигана же есть жало?

– Нет… – нахмурившись, неуверенно отвечаю я.

– Вот курва.

– Он же не… – я оглядываю Лиха с ног до головы, но не нахожу ран, – не «ужалил» тебя?

Лих теперь бледнее поганки. Не говоря ни слова, он распахивает полу плаща.

Чуть повыше колена, на бедре, только что прикрытом винной тканью, вспухла безобразная язва. Нога вокруг укола, словно вывернутого наизнанку, отекла, притом так сильно, что бриджи разошлись. И по брючине теперь стекает что-то мутное. Что-то, напоминающее молочную сыворотку – только розоватую от крови.

– Черт, да он тебя осеменил! – я хочу рассмотреть рану ближе, но Лих с шипением отдергивает ногу.

– Отвали, – хрипит он. – Это типа… очень плохо?

– Ну, мамкой не станешь, если ты об этом, – чешу бороду, слипшуюся в липкий комок. – Но он тебя глубоко, э-э, «ужалил». Повезет, если без ноги останешься…

– Пойдем, дядя. Больше здесь делать нечего, – хмуро бросает Лих.

Он делает шаг – и, оступившись, чуть не зачерпывает лицом остатки шишиги. Еле-еле, в последний момент парень успевает ухватиться за мой локоть.