Акбалжан наливала парное молоко Райсе и смотрела, как она пьёт: с аппетитом, причмокивая. Вытирала ротик дочери. Делала маленькие глотки сама. Остаток молока кипятила на огне.
После смерти отца Жангир стал ходить к соседям чаще. Играл в долг. Возвращался за полночь. Если выигрывал, утром на угрюмом лице мелькало подобие улыбки, в глазах плясали дикие огоньки. Он брал Райсу на руки, подбрасывал. Проигравшись, тяжело дышал, стучал кулаком по столу. Акбалжан отводила детей и помалкивала. Он хозяин. Еда есть – и ладно.
В первые годы замужества переживала: чем не угодила, что Жангир не торопится домой? Свекровь поучала:
– Как пришёл муж, беги встречай, снимай сапоги да подноси молоко. Улыбайся, не надо показывать недовольство. Покажи, что он главный, и мужчина сделает всё что захочешь.
Акбалжан смотрела, как Жангир, кряхтя, снимает обувь. Молча подавала воду. Потом и вовсе стала ложиться спать, не дожидаясь его. Без мужа дышалось свободнее. Никто не ходил с мрачным взглядом, можно было петь во весь голос, смеяться, рассказывать детям сказки. При нём язык застывал. Один раз распелась, заметила, что он слушает, поперхнулась и замолчала. И дети при отце утихали.
В тот вечер она, как обычно, сидела на застеленных нарах сәкі. Райса примостилась рядом, уцепившись пальчиками за руку матери. На вытянутые ноги Акбалжан уложила подушку в рост Куантая, сверху – сына. Гладила его пяточки, качала и негромко пела. Звуки выходили лёгкие и чистые, а думы внутри тяжелели размокшей шерстью, которую хочется отжать, высушить и очистить от колючек. Интересно, все так живут? Как чужие. Мать столько легенд о влюблённых рассказывала. Неужели это выдумка?
Незаметно для себя задремала, а разбудил её звук шагов. Вспыхнул свет керосиновой лампы. Акбалжан переложила сына в колыбель и, прищурившись, наблюдала за мужем. Не сняв сапог, он зачерпнул ковшом воду из ведра и стал пить, часто дыша между глотками. Быстро подошёл к лежащей корове, отвязал верёвку. Грубо хлопнул ладонью по ребристому боку:
– Вставай!
Корова тяжело поднялась.
– Выходи, – толкнул её Жангир.
– Куда ты её? – вскочила Акбалжан.
– Не твоё дело, спи!
Снова проиграл в карты! Грудь обожгло. Только не корову!
– Не дам! – Акбалжан бросилась к мужу.
Куантай заплакал. Подбежала Райса, ухватилась за материнский подол. Акбалжан вцепилась в Жангира, но куда ей было с ним совладать. Он отшвырнул их, как кутят.
– О детях подумай! Что есть будут? – пыталась вразумить его Акбалжан.
– Молчи, женщина! Надо будет, и тебя отдам.
Он пнул корову и увёл её.
Акбалжан лежала на полу, подогнув под себя ноги. Руки тряслись, тело ослабело, словно из него вынули кости. Рядом всхлипывала Райса. Сынишка надрывался в колыбели.
– Жат, қызым[9], – мать уложила Райсу и стала безучастно качать люльку с Куантаем.
Когда дети уснули, вышла на улицу. Долго глядела на звёздный ковш, что спустился совсем низко. Вдали замычала корова. Акбалжан дёрнулась было в ту сторону. Остановилась. Держась за косяк, медленно вошла в дом.
Умывшись, потрогала лицо. Легла. Знакомая дымка окутала её. Тонкими линиями затрепетал неясный образ в белой чалме. Она почувствовала отцовский взгляд.
Выдохнула. Села, обхватила колени. Когда за окном, затянутым бычьим пузырём, посветлело, поднялась и легонько тронула дочь. Райса во сне хмурила бровки. Вдруг резко встала, с немым вопросом посмотрела на мать. Та помогла дочке одеться, завернула сына в выцветший пуховый платок, и они торопливо вышли.
