Девушке не спалось: в голову по-прежнему лезли какие-то обрывки мыслей, пока одна не сформировалась окончательно. ─ Отец!
Уже с год, как он умер, и жизнь Марфы резко покатилась под гору. Сначала староста отобрал у них землю, потом мать продала лошадь и начала пить.
Но следом прорвалось недовольство всем тем, что её окружало. ─ Сволочи! И кто только такие правила придумал? Ну, почему землю считают по мужиковским головам? А мы, чо не люди? Нет земли, и лошадь стала не нужна!
Очень хотелось стукнуть кулаком по тахте, но она всё же сдержалась. ─ Да, мать пьёт! Но ведь я же её люблю: пусть хоть часок поспит!
Однако возмущение не проходило, и девушка незаметно для себя всю вину перенесла со старосты на его сына Акимку, который в последнее время всё чаще и чаще преследовал её. Марфа усмехнулась. ─ Вот, гад, пристал, как банный лист!
И всё-таки было приятно. ─ Как же, сын самого старосты Терентия Сазонова Курятникова, как величали его все без исключения мужики в деревне, обратил внимание на неё, безземельную.
─ И эх, вот гад! ─ она облизала губы, вдруг сделавшиеся сухими, и вдохнула воздуха больше, пытаясь снова вспомнить тот запах, который она запомнила, когда Акимка поцеловал её в щечку. И усмехнулась. – Ну и чо. Получил по роже? И ишшо получит!
Неожиданно от этого воспоминания ей вдруг стало жарко, но следом обдало холодом страха. ─ А чо ежели?
Собственно, она и сама не поняла, что это значит, но испуг, кольнувший её сердце множеством иголок, оставил испарину на лбу и пояснице.
Заря бесцеремонно брала своё: скоро в хате Марфы и Глафиры Косовых стали различаться разные предметы.
─ Ну, ты чо? ─ проснувшаяся мать, улыбалась и крутила кулачками глазницы, чтобы лучше разглядеть хлопающую глазами дочь. ─ Кровю испухалася? Не боись, у кажной дефьки енто быват! Значить, уже дитев рожать мохешь, а потому берехися мужиков! Не давай имя!
─ Ишшо чо?! Щаз, дамси. Вишь, каки кулаки-то у меня? ─ и Марфа показала свои, сжатые до белизны, кулаки и потрясла ими в воздухе.
─ Дурочка ты моя. Оне ить тебя друхим возьмуть! Усе поболе ласкою. Да с подходцем!
Но Марфа уже вышла в сени, так и не узнав, чем таким берут мужики. И всё же ей стало довольно интересно. ─ Чем таким могут взять её мужики?
Что-то внутри неё подсказывало, что оно должно быть особенным. Сердце тут же заколотилось, щёки зарумянились. Она поднялась, и увидела свежее красное пятно на уровне промежности. Ночная рубашка была испорчена.
─ Вот черт, стирать придетси! ─ ругнулась она и начала умываться. Однако то необъятно-сладкое, вошедшее к ней в душу раньше, по-прежнему оставляло её в возвышенно тревожном состоянии.
Запах тревоги ощутила еще с утра, но теперь по громкому стуку ведер в сенях, почувствовала, что мать близко. И не ошиблась.
─ Всё, Маруська, отпелися и отплясалися мы с тобой! ─ она села на скамью и обхватила обеими руками свою голову: всякий раз, когда ей вот так было тошно, тревожно или просто плохо, называла дочь этим именем.
Когда-то Глафира хотела назвать дочь Марусей, да Трифон не дал. ─ Раз поп назвал Марфой, значит, и быть ей Марфой! И никаких Марусь!
А Глафира нет-нет, да и покличет её Маруськой. Особенно часто стала называть её так после того, как помер её разлюбезный. ─ Вот-вот сдохнет наша кормилица. Мы без кормов в зиму идем. Сдохнем! Истинно сдохнем и сами!
Глафира кулаком размазывала слезы по щекам: ей было жалко и себя и дочь. ─ Ох, Трифон, паразит же ты! Сколь раз я тебе ховорила: не пей стока! Не послушалси, упилси! Мохеть, самохон такой попалси? Щаз бы с кормами были!
