— Вся в черном. Все еще в трауре?
— У меня умер муж, которого я любила, — чеканю каждое слово, — да, я в трауре.
Поглазев на меня, словно решаясь, что добавить, она разворачивается и, придерживаясь стенки, идет в сторону туалета.
Закрываю глаза, сжимаю зубы.
Разве решит что-нибудь, если я начну грубить ей в ответ и поддаваться на провокации? По сути, Лиза — больной человек. Страсть к выпивке довела молодую женщину до алкогольной эпилепсии, и страшные приступы с судорогами и потерей сознания теперь — уже не новая, но неприятная часть ее жизни.
Когда она впервые упала так в родительской квартире, выгибаясь всей грудью, дома была только я. Не понимая, как оказать ей первую помощь, я просто придерживала ее голову и плакала. А после, когда сестра пришла в себя, она накричала на меня и заперлась в своей комнате. Домочадцам я побоялась рассказать о ее приступе, как и долго молчала о том, что Лиза пьет, не прячась от меня.
Мама то ли не видела, то ли предпочитала не замечать. У нее всегда было свое мнение о том, как выглядит идеальная семья. Главное — не терять лицо, и показывать всем, что мы пример для подражания. Скрывать, что мужа чуть не выгнали из университета за взятки, что старшая дочь — алкоголичка, а младшая вышла замуж за друга семьи, который старше ее почти в два раза.
Лиза возвращается на кухню, тяжело оседаю на табуретку. Глаза, в полопавшейся сетке сосудов, сканируют, сканируют меня, пытаясь узнать сокровенное.
— Тяжело быть одной, — говорит, словно пытает.
— Ты не одна, — я не позволяю ей примерить эти слова на меня. Так не пойдет.
— А ты — одна. Даже маме не нужна.
— Глупости, — фыркаю, а у самой в груди ноет. Вдруг и вправду не нужна? В детстве мне всегда чаще попадало за любые проступки. Когда что-то делала Лиза — нас ругали обеих. Когда хулиганила я — меня ругали родители и сестра. Были и хорошие воспоминания, но сейчас, сидя в кухне с кофейными обоями, пялясь в стену напротив, я, как назло, не могу вспомнить ни один. Я не была проблемной, хорошо училась и старалась слушаться родителей, чтобы не расстраивать их, в отличии от Лизки. Нет, это бред, она болеет и не понимает, что несет.
— Тебе в больницу надо лечь и перестать пить. Хочешь умереть в тридцать пять?
— А я уже давно мертвая. Полая, пустая, никому не нужная.
Мне не хочется поддерживать разговор, только женщину напротив не волнует мое мнение. Она подпирает голову рукой, морщась от боли, и я знаю о чем пойдет речь.
О ее бывшем муже, Диме, который не смог вытянуть Лизу из болота. О попытках забеременеть, ни разу не увенчавшихся удачей.
Ни у нее, ни у меня.
Только пока рядом со мной был Кирилл, я старалась не думать о том, что не получается, растворяясь в нашем браке.
— Если бы я родила, Майоров со мной остался бы…
Она не плачет, просто бормочет, и мне хочется уйти отсюда, выветрить из легких запах лекарств, пропитавший меня насквозь.
— Зачем я аборт тогда сделала?.. Родила бы в семнадцать, подумаешь… Послушала его...
Меня словно током ударяет от ее слов.
— Какой аборт, Лиза? Когда? Ты была беременной?
Но сестра вдруг вскидывает на меня испуганные глаза, прикрывает рот рукой, словно пытается обратно слова запихнуть, но я наклоняюсь вперед:
— От кого, Лиза? Кто так с тобой поступил?
Перебираю в голове имена ее бывших ухажеров, но не могу вспомнить, кем сестра увлекалась в юные годы. Кажется, был Костя, забавный парнишка с рыжими веснушками, Олег, кто-то еще… Димка появился уже позже, почти сразу после моей свадьбы.
