– Сиди, Мосягин, в столовой и в бане все равны, – махнул мне рукой Кудрявцев. – К тому ж у тебя и должность офицерская.
– Должность-то офицерская, товарищ подполковник. Это точно, – заметил я, садясь на свой стул. – Но вы знаете, я в этой должности, вроде как декабрист на Кавказской войне.
– Чего это он сказал? – обратился подполковник к начфину. – Какая это Кавказская война?
– Комсорг, видимо, имел в виду то, что декабристов после восстания сначала ссылали в Сибирь, а потом Николай первый их на Кавказ в действующую армию отправлял, – пояснил образованный начфин. – Рядовыми отправлял, а были они все дворянами и имели немалые военные чины.
– Ну, так и что? – спросил подполковник.
– А то, что офицеры Кавказской армии всех этих разжалованных принимали в своем обществе, как равных, несмотря на то, что были-то они рядовыми солдатами.
– Разве ты разжалованный, Мосягин? – удивился подполковник.
– Никак нет, товарищ подполковник, – возразил я. – Это у меня еще впереди.
– Правильно говоришь. Никто не застрахован.
Маруся налила офицерам по стакану чая.
– Так на чем мы остановились? – усаживаясь за соседний стол, спросил Кудрявцев начфина.
– Что-то про зарплату вы начали говорить, – напомнил начфин.
– Да-да, про зарплату, – прихлебывая чай, сказал подполковник. – Этот Сидоров мне говорит, что у меня 2600 рублей в месяц. Так у меня семья шесть человек. И все здоровые. Одна домработница за месяц четыре килограмма сахару съела. (Маруся при этих словах ойкнула и тут же закрыла себе рот рукой.) А Женька! Задом вильнула и стипендию провиляла. Она ж хочет и учится, и гулять, и одеваться хорошо, чтоб за ней бегали.
– Если хорошо одеваться не будет, так бегать не будут, – резонно заметил начфин.
– Бегают! Недавно к ней сватался какой-то паразит из Чехословакии. Я сказал – нет. Потом какой-то морячок клинья подбивал. Из политработников. Я ей говорю, самый ненадежный народ эти политики. Сиди дома. Вот она и сидит.
Подполковник допил чай и обратился к Марусе:
– В общем-то, мы к вам пришли. И вот по какому делу.
Кудрявцев предложил Марусе, чтоб она подумала, как облагородить и сделать поуютней «эту столовку».
– Клеенки на столах заменить, что ли, может скатерти постелить, ну там из посуды может что надо. Кто у вас начальник?
– Ой, я даже не знаю, – растерянно заявила Маруся.
– Начпрод, наверно, – подсказал начфин.
– Ладно, поговорю с начпродом.
Офицеры ушли. Я остался с Марусей вдвоем. Она убрала со стола стаканы, собрала на поднос грязную посуду с рабочего столика и прежде, чем уйти на кухню в подсобку, высказалась:
– А вы знаете, сколько раз я говорила, чтоб эту срамотищу, клеенки эти самые убрать отсюда. Как бы хорошо скатерочками столы накрыть. Я скатерти сама стирала бы. Мыло б только дали и все.
Маруся ушла, а я занялся своей писаниной. Это такая морока. К примеру, «Журнал комсомольских поручений», что в него писать. Я эти окаянные поручения выдумывать притомился. А все парторг! Ты, говорит, заведи такой журнал и записывай, что кому поручил, а потом отметки делай об исполнении. Такая муть!
Вернулась Маруся с вымытой посудой.
– А вы все книжками да тетрадками своими занимаетесь? Пошли бы лучше в парк, там сейчас так красиво, все расцвело, распустилось. Может вам чайку налить, я горячий принесла, – предложила Маруся.
– Куда мне в парк, я уже старый.
– Ой, не могу! Старый! Да какой же вы старый? Вам только и погулять сейчас. В парке девушки, познакомились бы. Ну, вот что вы сейчас пишете?
