За время скитания по запасным полкам и пересыльным пунктам после расформирования воинских частей солдаты отвыкли от нормальной воинской службы. В стройбате отдаленность расположения подразделений от штабного начальства батальона и попустительство собственных командиров – а это все те же сержанты – приводило не только к нарушениям служебного порядка, но и к низкому уровню выхода на работу. Я все это видел, но докладывать об этом своему начальству не стал.
«Не мое это дело, – решил я и подумал. – Вот бы товарищу капитану Филутину не сидеть бы в штабе, а проехаться по подразделениям своей части и навести там порядок, или устроить, хотя бы, занятия по строевой подготовке. Поглядел бы я, что у него из этого вышло бы».
Через некоторое время меня назначили комсоргом батальона. Комсоргов не назначают, а выбирают, но меня пока назначили. Хозвзвод остался за мной.
В одной из своих поездок по Москве я увидел на Бауманской станции метро дочь персидского шаха. Эскалатор, на котором я спускался вниз, вдруг остановился со всем народом. Мне с моего места хорошо был виден вестибюль. Стройная брюнетка во всем белом, совсем не похожая на женщин из «Тысячи и одной ночи», в сопровождении многочисленной свиты осматривала Метрополитен. Обычная европейская девушка. Охрана, журналисты, фотографы, милиция… Два поезда в разные стороны проехали, не останавливаясь. «Ну и что, что Иранская принцесса, – плебейски подумал я, – чем она отличается от других женщин и девушек? Только тем, что она дочь своего отца?».
Мне, показалось, что ей было скучно.
Когда первой роте разрешили отпустить в увольнение несколько человек, я присоединился к своим добрым знакомым Васе Кудреватых и Феде Исаченко. Вышли за проходную. Плана у нас не было. Поехали в центр, конечно, на Красную площадь. Молча, постояли напротив Спасской башни, дружно удивились необыкновенной красоте Василия Блаженного. Я рассказывал, что знал о Москве из прочитанных книг. Разумеется, посетили Мавзолей, потом зашли в музей Ленина. Несколько этажей огромного здания заполнены однообразными предметами и бумагами, лежащими в витринах за стеклом и требующими к себе повышенного внимания и почтительности. Все мы, трое сержантов, добросовестно проявляли и внимание, и почтительность, поскольку каждому из нас внушали это с самого рождения. Все, что касалось великого имени Ленина, обязывало к трепетности и поклонению. Сказать по правде, всем было скучно, но никто из нас в этом не признавался.
После этого строгого музея пошли в Зоопарк. Признаться, я ожидал большего. В тесных клетках томились животные и звери. Первое впечатление – чувство жалости. Под небом Москвы скучает по африканскому солнцу слон, в бетонном корыте лежит аллигатор и злыми глазами куда-то смотрит, в грязной воде греет свои толстые и круглые бока бегемот и недоумевает по поводу тесноты предоставленного ему жизненного пространства. Нахохлившиеся, «вскормленные на воле, орлы» сидели в тесных клетках.
Из Зоопарка я потащил своих подуставших товарищей в Третьяковскую галере. Я и прежде был знаком с русской живописью, но то, что я увидел здесь, произвело на меня оглушительное впечатление. «Когда-то я проведу в галерее несколько дней», – подумал я.
Намотавшись по городу, все притомились и день закончили в «Чайной», заведении, в котором никто никогда не пьет чаю, а все пьют только водку. Денег ни у кого, кроме Васи Кудреватого не было, и он расплатился за всех. В часть поспели к ужину.
