Гусев – типичный пацан из пригорода: А.С.А.В.; брат за брата; больше стаффа-меньше табака; твоя вишнёвая девятка; чёрный пистолет; заваренные дифференциалы; пиво и семечки в подъезде. В общем, он нашёл язык с Максимовым.
Джамбулатов и Ямбулатов были порядочными мусульманами в том смысле, что 3 раза в день совершали намаз. Они особо не разговаривали и ничем интересным не занимались. Только весь день без остановки говорили по телефонам на родном языке, делая это зачастую чересчур экспрессивно.
Алиев не выполнял намаз, но всякий раз при случае указывал на ошибки своих религиозных коллег. Само собой со своим уставом в чужой монастырь его не пускали, и между троицей постоянно возникали споры, но без особой агрессии. В остальном Джамбик был таким же приставучим, мягко говоря. Входя в палату, он всякий раз заявлял: «Напердели тут, суки», смотрел на Сосова и прыгал плашмя на свою кровать. Все его движения были омерзительно резкими.
У Шишкина единственным соседом был молчаливый Артамонов с заспанным, измятым лицом. Ему оставалось 10 недель до дома. Половину этого времени он намеревался провести в госпитале. Он постоянно сидел в мобиле, и её никто не пытался отобрать, так как он просто игнорировал подобные просьбы и приказы медсестёр. Единственное, что могло бы его как-то простимулировать, это крепкая зуботычина, но армия уже не та, и ради такой ерунды никто не станет марать руки. А отправить на гауптвахту медсёстры не в состоянии.
И вот первый день Сосова и Шишкина в пульмонологии. После тихого часа все расселись в рекреации смотреть телевизор, а Сосов уселся читать Ирвини Шоу, найденного ещё на тихом часу. Телевизор мешал читать, и Сосов пошёл в палату, где Гусев читал Сталкера, Максимов сидел в телефоне, остальных не было.
– Фу! – с порога воскликнул, вошедший Алиев. – Напердели, пидорасы! – он глянул на Сосова. – Дышать невозможно, открой форточку, – сказал он Гусеву и бросился плашмя на свою койку.
Гусев открыл форточку, и снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом кровати Алиева. Чуть позже вернулись Джамбу и Ямбу и тоже засели в телефоны. Алиев несколько раз выходил и возвращался. Казалось, он это делал ради двух вещей: возмутиться запахом и плюхнуться в кровать.
Построение на ужин, ужин, телек, построение на раздачу молока, телек, отбой. Сосов привыкал к распорядку дня и нашёл человека для расспросов. Это был рядовой Молчанов:
– Всегда дают молоко вечером? – спросил Сосов.
– Да, каждый день в восемь.
– И на ужин всегда пюре?
– Да. А после сон-часа ещё и сок дают. Сегодня почему-то не давали, а так дают. Иногда даже с печеньем или булочкой.
– Просто песня.
– Ты ещё завтраков не ел, – дразня и улыбаясь, сказал Молчанов.
– А что там?
– Увидишь, – многообещающе сказал Молчанов.
Семь утра. Дежурной медсестрой в эту ночь была казашка Света Марлиева, поэтому именно её голос поднимал отдохнувшие мужские тела.
– Мальчики подъём. Артамонов, иди дневаль.
Дневальных каждый день назначали семерых. Они дежурили, сидя у входной двери по два часа. Тот, кто заступал в 19:00 дежурил всего час, потом тумбочка пустела до следующего утра.
Артамонов лениво поднялся из кровати и, не заправляя её и не одеваясь, в одной нателке и с мобилой в руке уселся на место несения службы, закинув ногу на ногу.
Завтрак поразил воображение Сосова потому, что там был джем и творог. Порции были, конечно, не большими, но с Сосовым поделился парень, сидящий напротив. Его звали Городнищев – худой, даже тощий, в очках, с запуганным взглядом и медленными движениями.
