Она сидела на земле у ног своего недавнего обидчика, забыв освобожденную руку у него на колене, и смотрела снизу вверх, как декоративный щенок на умудренного годами сторожевого пса. И щенок внутри нее почти с благоговением признавал, что тот прав.
– Маша? – позвал он и тронул ее щеку. – Ты меня слышала?
– Зови своих друзей! – буркнула она и в смятении отодвинулась. – Послушаем, что они скажут.
Но никто ничего не говорил, во всяком случае, на понятном ей языке. Федор принес лепешки, мясо и вареную картошку, и тотчас возле костра закружились с десяток взрослых и детей, потом пришли женщины и еще дети, чуть позже – мужчины. Все несли с собой еду, все галдели, смеялись, сияя бездонными, как ночное небо, черными глазами, перемежали непонятную речь отдельными русскими словами. Дмитрий Алексеевич перестал замечать свою спутницу, тоже смеялся, пил водку, ел мясо с тарелки прямо руками и, казалось, без труда понимал чужую речь.
Ей тоже налили водки, она отнекивалась, но он шепнул: «Пей, не обижай людей!», и она выпила залпом, обожглась, долго кашляла и жмурилась, вытирая слезы. А потом зазвучала гитара, одна, другая, третья, и над луговым простором разлились голоса и серебряный перезвон. Маруся, усевшись, как турчанка, и подперев щеку ладонью, вслушивалась в звуки и откуда-то понимала, о чем пели по очереди мужчина и женщина. Дмитрий Алексеевич не выпускал ее из виду, кивая в ответ на длинный монолог Федора.
– Твоя женщина сможет петь, – заключил Федор. – Пусть поговорит с Раей.
– Тетя Рая еще жива? – удивился гость и отвел взгляд от зачарованной Маруси.
Федор указал в конец поля, где горел одинокий костер, и Дмитрий Алексеевич покинул цыганский праздник ради разговора со старой Раей. Высокий цыган проводил его взглядом и подсел к Марусе, заглянул в ее отсутствующие глаза.
– А теперь ты нам спой.
– Я не могу, – очнувшись, заверещала она и стала оглядываться в поисках своего покровителя.
– Он скоро придет, не волнуйся, – утешил ее Федор. – А ты пока пой. Что ты знаешь?
– Романсы, – растерялась Маруся. – Русские.
– Вот и спой, а мы послушаем. – Федор одобрительно пощелкал языком. – Когда еще красивая русская женщина споет в цыганском таборе для цыган. Ромка тебе подыграет.
Он повысил голос, и тут же гомон стих, и все повернулись к Марусе. Она покраснела и неуклюже поднялась с земли. Из темноты выступил молодой мужчина с гитарой и сверкнул белозубой улыбкой.
– Что будешь петь, красавица?
– Может быть, «Ямщика»?
– Можно и «Ямщика»!
В длинном проигрыше было много надрыва и едва угадывалась знакомая мелодия, но Маруся поймала нужный момент и, подняв лицо к ночному небу, запела, перестав слышать шепот цыганят, дыхание мужчин, ржание лошадей и потрескивание поленьев в огне.
Когда ее голос смолк, кочевники зашумели, заговорили разом, и она в изумлении огляделась. Дмитрий Алексеевич отвел от нее задумчивый взгляд и наклонился к сгорбленной старухе в черном платке, которая едва доставала ему до груди.
– Она хорошо поет, – сказала старуха, глядя в костер из-под кустистых бровей, и мужчине пришлось склониться еще ниже, чтобы расслышать ее слова. – Но у нее душа закрыта. Чего она боится?
– Она недавно рассталась с мужем.
– Значит, ей нужен другой, – заключила старуха и оглядела затрепетавшую от внезапного ужаса Марусю. – Она не умеет жить одна. Теперь ты ее мужчина?
– Нет! – во второй раз за вечер отвечая на этот вопрос, он почти разозлился. – Она сама по себе. Я просто помогаю ей с работой.
