Такова была структура этого многомиллионного общества, жившего в метровом муравейнике под старой сосной. Подземный муравейник был таким же большим, как и наземный – с его каналами, хранилищами пищи, утепленными спальнями и погребальными коридорам.
Муравей не ходил в школу, не выбирал профессию, не делал заем в банке на строительства дома, не заботился о кризисе и безработице. Он знал, что есть дом, работа, пища и даже удовольствия в виде сладко-пьянящей жидкости, которую муравьи-животноводы добывали из тли, кормя её и массируя брюшки, из которых выделялась сладкая клейкая жидкость, приводящая муравьев в хорошее настроение. Жидкость выдавалась редко, но всем без исключения, и для муравьев это был настоящий праздник.
Все всё знали, и никто не лез ни в своё дело. Царица была вечная – по сравнению с длинной жизни обычного муравья, и считалась муравьиным богом. Её охраняли, лелеяли, любили. Про неё ходили истории и легенды. Именно она определяла, сколько каких муравьев нужно родить, и никогда не ошибалась.
После нападений чужаков – больших красных муравьев или муравьев других племён – количество муравьев уменьшалось – особенно воинов, охранников, надсмотрщиков и рабочих, но после похорон вышедших из строя собратьев, царица принималась за работу, пополняя потери новым поколением. Муравьи умирали и от старости – тех тоже заменяли на новые. Так и жил муравейник – без революций, кризисов и оппозиции.
Приходили холодные зимы, и муравьи уходили под землю спать в летаргическом сне, а весной – с солнышком и теплом – пробуждались опять. Все было рационально и размеренно. Никаких сюрпризов, кроме набегов соседей и погодных катаклизм с затяжными дождями и молниями.
Муравьи чётко знали свою территорию и не лезли к другим. Еды хватало, если рабочие муравьи трудились в полную силу и не отлынивали, но и такое бывало. Иногда происходило что-то генетически, может, тепла не хватало или пищи для личинок, но иногда рождались ленивые муравьи, отлынивающие от общей работы. Их не убивали, но наказывали муравьи-надсмотрщики, кусая провинившихся в шею или голову. Иногда это помогало, иногда – нет. Тогда виноватых оставляли без пищи. Если они начинали работать хорошо, проступок забывали навсегда. Здесь не было бумаг, куда вносилась судимость или штраф – каждый день был новый и начинался сначала. Никаких заслуг за долгую службу здесь тоже не было.
Все старались дружно и в полную силу. Муравейник работал, как хорошо слаженная машина, которая была в полном согласии с природой вокруг. В дождь двери закрывались, а когда заходило солнце и ночь спускалась в лес, муравейник, задраив все щели и ходы, спал, погружаясь в приятную амнезию – состояния беспамятства, безмятежности и неги. Не спали только вахтерные у входов, дежурные няньки у лечинок, где температура была критична для превращения червячков в муравьев, и королёва, которая, получив самую богатую протеиновую пищу, пережеванную другими, клала новые яйца, оплодотваренные ленивыми трутнями-принцами.
Здесь, в муравейнике, не было чужих, и не нужно было опасаться внутренней братоубийственной войны. Делить муравьиной семье было нечего – бога у них не было, за которого надо было драться, доказывая превосходство одной иллюзии над другой. Денег тоже не было – кроме запасов законсервированных парализованных гусениц, уснувших бабочек и других попавших в муравейник протеиновых, умерщвленных муравьями, существ.
