Ник родился в начале Брежневских восьмидесятых в просторной московской квартире у человека, занимавшегося подпольный бизнесом выращивания породистых, селекционно-правильных собак, а именно – немецких овчарок. Бизнес был неплохим и приносил владельцу вполне хорошие деньги, на которые росла и поднималась деревянная дачка в подмосковном лесу.
В его же московской квартире одна комната была отдана старой уже сучке породистой немецкой овчарки, прародители которой приехали в Россию вместе с другим добром, вывезенными русскими войсками из разгромленной фашистской Германии, наряду со шкафами, ночными сорочками, картинами, хрусталём и даже турбиной электростанции. Немецкая овчарка была вывезена советским офицером из концентрационного лагеря, где она верно служила людям, выполняя простую, но важную собачью задачу охраны пленников и честно зарабатывая свою миску с едой, а иногда и косточку.
Гитлер относился с особой любовью к этой породе собак, зная, что любимый им Блонди его никогда не предаст, как это не раз случалось с его двуногим окружением. И он был прав: это выведенная людьми порода собак, близкая по своей природе к своему предку-волку по силе и внешнему виду, все же отличалась от своего дикого предка двумя качествами, генетически запечатанными в крови всех немецких овчарок – беззаветной любовью к своему, всегда только одному, хозяину и врожденному инстинкту нелюбви, или скорее собачьей ненависти, к чужим.
С этими двумя свойствами, запечатанными в его собачьей крови маленькими генами, и родился Ник. У него было еще пять братьев и сестер, которые родились вместе с ним в тот же день, но он был последним, выбравшимся из обвислого, но родного и теплого живота своей собачьей мамы.
Ник знал маму по запаху шерсти и собачьего молока, которое он выжимал своими беззубыми челюстями из твердых, припухших от укусов собачьей оравы, сосков. Шестерым щенкам как раз хватало шесть сосков старой сучки, а она, чувствуя опять собачью любовь к своему многочисленному потомству, облизывала их мягкие, полные молока брюшки и тёплые мохнатые спинки.
Хозяин кормил её хорошо за приносимый ею доход от продажи качественных щенков, а она каждый раз тосковала, когда приходили незнакомые люди и забирали у неё её чуть подросших, открывших глаза, но ещё лопоухих, бесконечно родных собачьих детей. Но проходил год и она забывала о предательстве хозяина, и после тягостной случки со знакомым ей кобелем, похожей каждый раз на пытку и не приносившей ей ни малейшего удовольствия. Её бы воля, она бы его искусала, но кобель больно держал её за мохнатую холку, вводя в кровоточащую, распухшую внутренность что-то чужое и жесткое. После она чувствовать себя странно, а через некоторое время в её животе зарождалась новая собачья жизнь.
Ника долго никто не покупал. Ему уже было четырнадцать недель, и всех его братьев и сестер уже купили, а он, чуть переросший чёрный щенок, уже начавший проявлять свою агрессивную волчью натуру, всё ещё жил в этом бетонном доме с мамой-собакой и этим странным человеком, который был хозяином его мамы, овчарки Полли. В комнате пахло собачьими родами, собачьей шерстью и тем невыветривающемся животным запахом, который въедался во всё и висел в воздухе.
Хозяин уже отчаялся продать этого щенка, но тут его телефон зазвонил и приехал покупатель. Поменяв пятьсот Брежневских рублей на чёрного щенка с паспортом, подтверждающим его породистость до 12 колена – совсем как у еврейских пророков – Ник был отнять у мамы и отвезен в свою новую семью, оказавшуюся вполне образованной – а именно в семью академиков.
