А затем принялась готовить ножи к предстоящей операции, обрабатывая спиртом, поднося на несколько секунд к огню, и принесла еще воды, чтобы промывать новые раны.
— Ты готов? — обратилась я к мужчине через некоторое время, не услышав, к счастью, в ответ ничего.
А я была готова?
Ведь ничего подобного мне еще не приходилось делать.
Было тяжело причинять кому-то такую страшную боль, о которой жутко было даже подумать.
Пусть он и не был хорошим человеком.
Я старалась не касаться его, видела только, как отчаянно и сильно напрягаются его выпуклые тугие мышцы от каждого прикосновения ножа к открытой крошечной ране, в которой мне приходилось ковыряться, чтобы вытолкнуть небольшую пулю наружу.
Подумать только, он молчал!
Не проронил ни звука, пока я искусала от напряжения все губы и сто раз покрылась липким потом, молясь о том, чтобы все скорее закончилось.
Лишь когда все было наконец благополучно выполнено, он стал дышать ровно, хоть и хрипло, явно погрузившись в глубокий сон, но для меня это было только начало.
Теперь предстояло как-то обработать все видимые раны, чтобы не началось заражение, а с учетом того, сколько грязи с него было смыто, я не была уверена уже ни в чем.
Ночь была просто невыносимой, но к утру я настолько устала, что размышлять о том, как все это случилось и что будет дальше, у меня просто не осталось никаких сил.
Мужчина спал прямо на полу, и я прикрыла его одеялом, даже на расстоянии понимая, что у него жар, но перенести его на что-то более мягкое у меня не хватило бы ни сил, ни желания.
А я поднялась на второй этаж и осторожно заглянула в комнату брата, чтобы убедиться, что он ничего не слышал и продолжал сладко спать в своем мире, где не было места людям. Даже мне и маме.
Эльдар всегда просыпался около десяти утра и спускался вниз, чтобы позавтракать, а потом снова поднимался в комнату и мог часами играть с тремя любимыми машинами, катая их в определенном направлении друг за другом.
И я надеялась, что он не заметит большого дядю, который лежал почти на пороге.
И сломанную дверь, которая лежала там же.
Ничего не должно было потревожить моего маленького лунного мальчика, а иначе быть беде…
Моя комната тоже была на втором этаже. Рядом с комнатой Эди, чтобы всегда можно было услышать, все ли с ним в порядке и что происходит за стенкой.
Но сегодня я не могла оставить этого типа одного внизу.
Не потому, что боялась за его жизнь.
А потому, что не могла допустить того, чтобы он шастал по дому, даже если в его нынешнем состоянии это было весьма проблематично.
Я легла на диване в зале, чтобы видеть его и прихожую, положив рядом с собой ружье. И лопату.
Зябко куталась в одеяло и прислушивалась к его дыханию, которое он иногда задерживал, вероятнее всего, от боли, а иногда хрипел и выдыхал тяжело и протяжно.
Мне было жаль, что ему приходилось испытывать эту боль, потому что она была страшна и сильна.
Каким бы он ни был человеком и как бы ни попал в эту жуткую ситуацию, боль была самым жестоким наказанием.
Несмотря на усталость и полную душевную измотанность, я не могла уснуть.
Крутилась и подскакивала каждый раз, когда мужчина начинал дышать иначе, боясь, что он очнется. И еще больше боясь того, что он перестанет дышать.
Солнце уже встало и светило в окна, когда я устало вылезла из-под одеяла и снова двинулась к нему, прихватив с собой лопату.
Беде на свою голову.
Мужчине стало гораздо хуже.
