На конюшне лошадей было то больше, то меньше. Однажды совсем не стало. Призраки взволновались. Забыв о гордости, рассказали Домовому, что четырнадцатому потомку Дунюшки отрубили голову на площади Свободы. Тут и кладовые опустели до последнего окорока, и в подвалах бочки пересохли.
Домовой совсем заскучал и продремал пару сотен лет, только изредка поглядывая на новых хозяев и новых лошадок.
Да вдруг проснулся – незнакомый барин стоял в дверях конюшни и говорил по-русски грозно:
– Ты гляди у меня! Чтобы кони лоснились! А то и высечь тебя недолго! – Тут он из грозного стал деловитым и спросил: – Или уволишься?
– Да что вы, барин, – замахал руками конюх, – с такойто зарплаты! У меня дочка в Гарварде третью степень делает по математике. Куды ж я уволюсь? А и посеките, коли на то ваша барская воля!
Домовой протер глаза. Он вышел из конюшни – кругом кипело строительство. На кухне сооружали русскую печь. Во дворе ладили баню. В детской няньки тетешкали маленькую девочку. Звали Дуняшей, делали ей «козу рогатую» и между собой говорили, что за́мок новому русскому продавать ни за что не хотели, да уж он купил и рощи, и луга, и кусок Луары, и всех чиновников департамента земельных владений.
Домовой покачал кроватку, поправил лампадку у образов и подумал: когда малышку поведут гулять, надо проследить, чтобы песок у реки не попал ей в глазки.
Флейта и кларнет познакомились на первой репетиции нового оркестра. И сразу сделались неразлучны. Оба – деревянные инструменты из простых семей. Не саксофоны какие… Оба держались поближе к арфе и подальше от контрабасов. Рояль уважали. Дирижера побаивались. С ударными дружбы не водили. Понимали друг друга с полутакта. Да только флейта хотя и деревянный инструмент, а сделана из серебра. И голосок у нее серебряный, и сверкает она позолотой. И как пойдет у них дуэт, так от нее глаз никто не отводит, а теплого, душевного голоса кларнета, почитай, и не слышат. Ему же обидно. Но он вида не подает. Сам тает от ее нежного звука и все заглядывает ей в ноты. В нотах – «до», а флейта играет «ми». И так чудесно получается! Загадочная женская душа…
В антрактах они часто обсуждали одну проблему, которая волновала до слез: оба были натурами музыкальными, творческими, одаренными и даже уникальными, но, пока божественное дыхание не касалось мундштука, мелодия не получалась. Ни единого звука! Ах, как понять, что берется из своей души, а что приходит извне, нашептывается божеством? У каждого из них оно было свое: духа флейты звали Эммой, а духа кларнета – Соломоном.
Несколько месяцев счастье музыкальных инструментов было безмерным. Они достигали в своих дуэтах полного единения, и зал вздыхал легко и глубоко после финального тремоло. А потом у флейты появились подозрения. Кларнет изменился. Не то чтобы он фальшивил, но стал сух и обходился без своих лучших обертонов. Его голос не был больше теплым и искренним. Флейта заставила его объясниться. Случилось ужасное: у него появилась другая.
Теперь он был влюблен в электрическую бритву Соломона. Бритва не была так стройна, не сверкала позолотой, голос у нее был попроще и несколько однообразен. Она была незамысловатая и свойская и не зависела от губ Соломона. Наоборот, она, если была не в духе, пощипывала его, так что он морщился и ойкал. Зато кларнет был единственным инструментом, который она знала. Самым прекрасным, умным и певучим на всем белом свете. Не чета миксеру и пылесосу, с которыми она дружила прежде. «Мне с ней хорошо», – твердо признался кларнет.
