Огонёк на автоответчике горел синим. Вчера я вроде уже прослушал все излияния этой ненормальной, но, похоже, она снова оставила сообщение. Я нажал на кнопку и услышал банальное приветствие предыдущего хозяина квартиры.
– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.
– С днём рождения, милый. Тридцать лет…
Голос споткнулся, словно ударился мизинцем о тумбочку.
– У нас было столько планов на этот день. На эту жизнь. Но у вселенной свои планы на нас, правда?
Это уж точно, подруга, кем бы ты ни была.
Виски заныли, и я решил, что больную голову не стоит забивать мыслями другой больной головы, так что я прервал сообщение.
Выбравшись из ботинок и куртки, я принял спасительный душ и переоделся. Чем вообще занимаются обычные люди без работы? Без планов на жизнь? Через час у меня был назначен сеанс физиотерапии у доктора Шепарда, но я вышел из дома и поехал на такси совершенно в другом направлении.
Захолустный бар, в котором я околачивался вчера, открывался лишь через полтора часа. Забрать телефон не получится, потому ничего не оставалось, как забраться в промёрзший за ночь салон своего пикапа и поехать на встречу, которую я столько откладывал.
К единственному человеку, кто любил меня несмотря ни на что.
Кладбище Сейнт Генри пустовало в это время. Если не считать всех тех, кто мирно спал себе под таящей землёй. Могильные плиты рядами громоздились за витиеватым забором. Я припарковался рядом с воротами и заглушил мотор. Если бы чувства можно было так же заглушить. Повернуть ключ и заглохнуть. Но я не мог. Потому сидел и смотрел туда, куда страшился ступить.
Бенни был прав насчёт меня. Подписав контракт с «Монреаль Канадиенс», я сбежал за горизонт, лишь бы быть подальше от болезни матери, хотя как никогда был нужен ей рядом. Просто не мог смотреть на то, как высыхает женщина, которая подталкивала одеяло перед сном, пекла шоколадные вафли и подпевала Селин Дион, пока мыла кастрюли. Я выплёскивал всю свою злость и страх за мамин недуг на лёд, хотя должен был держать её за руку. Откупался деньгами, что отсылал с гонораров, лишь бы не вдыхать запах надвигающейся смерти. Мне хотелось помнить маму другой. Улыбающейся утреннему солнцу, поглаживающей меня по голове, пахнущей «Блэк Опиум», но никак не раком.
Я даже не приехал на похороны, прикрываясь матчем с «Портланд Уинтерхокс». Не попрощался с ней, как следует любящему сыну. Не помог отцу и брату с похоронами. Лишь спустя полгода я соизволил заявиться к кладбищу, но даже сейчас был настолько труслив, что не мог выйти из салона и приблизиться к воротам. На пассажирском сидении лежал букет ирисов, её любимых цветов. Купил целую охапку по дороге в надежде, что её душа сжалится надо мной и простит блудного сына, что запоздал с прощанием и извинениями.
Лишь через пятнадцать минут я осмелился тронуть калитку и ступить на поросшую желтоватой травой мёртвую землю. Имена и даты преследовали меня по пятам, пока я искал нужные, ведь даже не знал, где лежит моя мама. Я проиграл по всем фронтам. Просрал не только хоккейный сезон, но и звание хорошего сына.
Побродив по лабиринтам смерти, я всё же нашёл её.
Лилиан Джексон. 1972-2023. Светлая память мужа и сыновей.
– Здравствуй, мам.
Она не ответила. Лишь улыбнулась с фотографии на камне, как улыбалась всегда при встрече. Матери не умеют ненавидеть. Даже если ты бросаешь их на смертном одре, даже если сбегаешь за тысячи миль, даже если не приезжаешь проводить в последний путь. Надеюсь, что матери умеют прощать.
