– Самое смешное, что он только что остановил меня на входе в госпиталь. Там было полно репортеров, но подошел ко мне именно он. Поинтересовался, готова ли ты дать интервью. А я ответила, что он самый настоящий кровопийца. Зарабатывает себе на жизнь, эксплуатируя чужие трагедии. Так нельзя! – Сестра красиво скрестила свои невообразимо длинные ноги, наверняка дюймов на шесть длиннее моих. – Словом, я сказала ему, чтобы он даже не мечтал о том, чтобы заполучить у тебя интервью. Тем более что тебе всегда претила любая публичность. Не в твоем характере выставлять себя напоказ.
– Ничего не помню о своем характере! И кто сегодня может рассказать мне, какой я была на самом деле?
– Я могу! Мы ведь прожили вместе двадцать семь лет! И ты ни разу за все эти годы не воспользовалась ни одним шансом, чтобы где-нибудь засветиться. И уж тем более не занималась поиском таких шансов. Я ведь фактически умоляла тебя, просила почти на коленях помочь мне с организацией галереи. Придумать что-нибудь новенькое, найти свежее решение, которое бы не повторяло избитые концепции и тренды. И тогда ты согласилась рассмотреть организацию выставки работ Хоуп Кингсли. Это та художница, на встречу с которой ты и направлялась в Сан-Франциско. То, что ты согласилась на эту встречу и на саму выставку, стало для меня самым настоящим чудом. Честное слово! Ведь поначалу ты воспринимала ее творчество как нечто второсортное, недостойное серьезного внимания. Сентиментальный вздор, не более того. А уж всем известно, сколь негативно твое отношение ко всякой сентиментальщине во всех ее проявлениях и тем, кто творит такой, с твоей точки зрения, вздор.
– Сентиментальщине?
– Ну да! Ты таких художников называешь не иначе как халтурщиками, посредственностями, не способными никого удивить. Глядя со стороны, можно было подумать, что единственное, что тебя волнует, так это взращивание юных гениев, пестование молодых талантов, но на самом деле тебя интересовало не только это.
Увы! Все эти разглагольствования сестры оставались для меня пустым звуком, и только!
– С чего ты это взяла, что я такая?
– С того, что ты чертовски талантлива. Ты даже сама не подозреваешь о том, насколько ты талантлива. Быть может, ты даже талантливее отца. Хотя, конечно, твой талант – он совсем другой! Ах, как же я завидовала тебе в детстве!
– А в чем он, мой талант? Я тоже рисую? – спрашиваю я удивленным тоном.
– Музыка! – коротко отвечает мне сестра, словно предлагая додумать все остальное уже самостоятельно.
Я мысленно прожевываю ее краткую реплику, а потом вдруг ни с того ни с сего брякаю наобум. Ясное дело, когда в голове нет никаких тормозов.
– Ты знала, что я была беременна?
– О боже! – восклицает Рори.
Я вижу, как у нее задрожала нижняя губа.
– Только, пожалуйста, не надо слез! Я ведь все равно ничего не помню! Собственно, в моем нынешнем состоянии это меня мало волнует. Я спросила лишь потому, что просто хотела удостовериться, что ты в курсе.
Сестра энергично встряхивает головой, стараясь, привести себя в норму.
– Нет, я ничего не знала! Правда! – Она умолкает, явно потрясенная услышанной новостью. – А как воспринял известие Питер?
– Мы еще толком и не говорили с ним на эту тему. Как-то мне неловко заводить такой разговор с мужчиной, который вроде бы и приходится мне мужем, но я его совершенно не помню.
– И что такого? Ты и сестру свою не помнишь.
