Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - страница 37

Приняв решения по этим важным вопросам 24 марта 1791 года, сейм выразил убежденность в том, что недостаточно принять хорошие законы – нужно еще обеспечить их исполнение, и потому поручил королю и государственному совету надзор за действиями исполнительной власти в периоды между сеймами, созывы сеймов и все прочее, чего могло потребовать состояние дел в государстве.

Что касалось меморандума, представленного сейму городами, которые требовали привилегий для своих жителей, то он был первоначально направлен комиссии, созданной специально для его рассмотрения. Проект, представленный этой комиссией затем на рассмотрение общего собрания, был разумным и умеренным, и все же он вызвал энергичные возражения, которые были сняты лишь после внесения в него поправок Сухоржецким, нунцием от Калиша. Эти поправки были прочитаны затем вместе с самим проектом, и он был принят единогласно.

В тот же день, когда этот закон был принят сеймом, князь Адам Чарторыйский, граф Потоцкий, великий маршалок литовский, и Малаховский, маршалок сейма, приняли горожан Варшавы, и их примеру последовали первые вельможи государства.

Декрет сейма, принятый накануне 3 мая, объявил, что высокое собрание отказывается навсегда от права принимать решения об отделении или уступке какой бы то ни было части территории Речи Посполитой. Принятие такого решения было продиктовано патриотическим энтузиазмом, и оно прошло тем легче, что партия оппозиции с удовольствием предвкушала, насколько король Пруссии будет оскорблен этим решением, которое снимало все дальнейшие рассуждения по вопросу о Торуне и Гданьске.

Нельзя не признать, что этот жест сейма был поспешным и бесполезным по своей сути, так как никакие заявления в поддержку целостности страны не могут устоять против силы. Одним росчерком пера была перечеркнута надежда противостоять России без поддержки Пруссии. Одновременно это был и отказ от торговых договоров с Пруссией, Англией и Голландией, которые обещали немало преимуществ польской нации.

Этот шаг был совершенно неполитичным, так как после конгресса в Рейхенбахе король Пруссии успел сблизиться с венским кабинетом и начинал опасаться заключения Россией мира с Турцией, что не вызвало бы у России затруднений, так как после подписания договора в Вареле она могла не беспокоиться о выпадах со стороны Швеции. Прусский король начинал охладевать и к полякам как из-за их сопротивления по поводу уступки Торуня и Гданьска, так и из-за разговоров, которые ходили в Варшаве на его счет, а также из-за медлительности в обсуждении торгового договора.

Его первый министр Герцберг со времени подписания договора в Рейхенбахе находился в состоянии недовольства и был раздражен той неторопливостью, которую проявляли поляки в объединении своих интересов с Пруссией и установлении более тесных связей с ней посредством торгового договора. Он возбуждал в своем хозяине короле недобрые чувства к полякам.

В то же время Россия, которая всегда имела своих агентов при берлинском дворе, старалась дискредитировать Герцберга в глазах короля Пруссии, чтобы окружить этого властителя советниками, более благосклонными к интересам петербургского двора и разделявшими его отношение к французской революции. И все же, несмотря на упомянутое решение сейма, король много раз давал понять через своего представителя, что он не делал из оккупации Торуня и Гданьска главного условия для заключения торгового договора. Он даже сделал вид, что не огорчен этим бесповоротным отказом сейма.