— Ну. А ты чего — отдельного приглашения ждёшь? — позвал меня из глубин доисторического монстра неведомой марки Воробей. — Залезай внутрь, а то холода напустишь!
— Обожди маленько, я распоряжения отдам и вернусь, — попросил я.
— Распоряжения он отдаст. Важный какой! — пробурчал Воробей, однако артачиться не стал.
Как ни крути, сегодня я здорово помог ему улучшить статистику раскрываемости, за которую бедных милиционеров «ревущих» двадцатых стали бить по голове, как и ментов будущего за пресловутые «палки».
Меняется мир, меняется эпоха — но пресловутая система остаётся прежней.
Перебросившись парой слов с метрдотелем и отдав последние ЦУ парням, я полез в автобус.
Чудо несоветского автопрома несколько раз дёрнулось, словно по нему пропустили электрический ток, и тронулось с места.
Внутри всё скрипело, шумело и качалось, мотор ревел не хуже самолётного. Поболтать по душам с Воробьём не получилось: я даже собственных слов не слышал, чего говорить про собеседника, а азбукой глухонемых мы оба не владели.
«Шарабан» подкатил к отделению, мотор заглох, «пассажиры» пошли на выход.
Я остановил Воробья, схватив его за рукав гимнастёрки:
— Слушай, ну как у вас — места появились?
Он отрицательно помотал головой.
— Шутишь? Пока только увольняют, новых давно не берут.
— Ясно, — вздохнул я.
— А чем тебя нынешняя работа не устраивает? — притворился он незнайкой. — Работаешь в тепле и светле, а не как мы, прости господи, в дерьме всяком. Пострелять захотел, ну как сегодня — опять тебе, пожалуйста. Ну, получка не в пример нашей!
— Это ты верно сказал. Тепло, светло, мухи не кусают, и пострелять удаётся. И деньги, конечно, хорошие. Но… Смотрю я на эти сытые и довольные хари и понимаю, что как же это — сука, несправедливо! Одни кровь проливают, другие ананасы с рябчиками жрут…
— Что — снова взять и поделить, да? — хмыкнул Воробей.
— Нет, конечно. Хватит уже переделов собственности. Ты извини — просто эмоции. Денёк выдался трудный.
— Без эмоций тоже нельзя. Понимаю тебя, брат Быстров. Понимаю и где-то даже сочувствую. Но ты в грех уныния не впадай — это ведь не только церковный грех, но и наш, большевистский. Всё, пошли оформляться.
— Пошли.
Началась стандартная милицейская канитель: допросы, протоколы, показания… К моим словам не цеплялись, зная, как обстоит расклад.
И всё равно — штука это весьма утомительная. К концу дня устал как собака, руки после писанины покрылись чернильными пятнами.
— Слушай, я схожу — помоюсь! — показал я следаку тёмные разводы на ладонях.
— Сходи, конечно.
Я вышел в коридор, направился к умывальнику.
— Жора, привет! Какими судьбами? — навстречу шагал улыбающийся, как Чеширский кот, Полундра.
— Да так, в злодеев немножко пострелять пришлось, — я не стал вдаваться в подробности.
— Как же, наслышан, — закивал он. — И без трупов, говорят, не обошлось.
— Всего один, — развёл я руками.
Внезапно Полундра посерьёзнел.
— Жора, у тебя минутка найдётся?
Я оглянулся в сторону кабинета, откуда вышел. С основными формальностями вроде покончено, если что и осталось, так… по мелочи.
— Для тебя все пять найдутся.
— Тогда переговорить нужно.
Мы отошли чуть подальше.
— Такое дело, Жора — в общем, не получается у Смушко добиться твоего восстановления. Кравченко — упырь, палки в колёса ставит, всё влияние в ход пустил.
— Ты серьёзно?
— С такими вещами не шутят, Жора. Если мне не веришь, спроси у Гибера и Смушко.
