Десятая квартира, куда они шли с Машей, была на третьем этаже. Катя подумала, что, взбираясь по верёвке на колокольню, она потратила куда меньше сил. Теперь колокольня осталась в другом измерении, где над ромашковым морем царит синее небо.
Неужели это было всего полгода назад? Наверное, Бог даёт горе для того, чтоб потом научиться жить в радости.
– Повезло, что скользко, – сказала Маша, едва переводя дыхание, – можно столкнуть трупы по льду, особенно если их будет много.
От холода Машины ресницы покрылись инеем, а голова, завёрнутая в чёрный платок под шапкой-ушанкой, казалась непропорционально огромной по отношению к щуплому телу. Утром Маша пожаловалась, что её ноги стали твёрдыми как камень и не сгибаются, но на задание пошла, потому что знала: ляжешь – умрёшь.
В распахнутую дверь прорывался сквозняк с лестницы. Захлебнувшись ледяным воздухом, Катя выкрикнула в звонкую пустоту квартиры:
– Хозяева, МПВО вызывали?
Ответа она не ждала, но к удивлению девушек одна из дверей в коридоре медленно отворилась и оттуда выглянула иссохшая старуха с провалившимися щеками и тёмными глазницами.
– Идите сюда, доченьки.
Основное место в маленькой комнатке занимала огромная кровать, на которой под грудой одеял лежал ребёнок лет трёх-четырёх и смотрел на них безучастным взглядом глубокого старца. Буржуйка не топилась, но в комнате сохранилась толика тепла, от которого сразу же заболели закоченевшие пальцы.
– Где покойник? – присев на стул, спросила Маша. – Кого везти на кладбище?
Старуха сдержанно кивнула:
– Меня. Это я покойница. Самой-то мне до кладбища не дойти. Я там возле могилки посижу на морозце да и сомлею. Не хочу валяться на улице, как падаль. Пусть меня по-христиански в землю зароют.
Угловато переваливаясь, старушка сняла со стены икону, перекрестилась на неё, поцеловала, а потом приложила образ к личику ребёнка:
– Помогай, Божия Матушка, младенцу Татиане. На Тебя уповаю.
Катя и Маша переглянулись, потому что возить живых людей на кладбище им ещё не доводилось.
Уловив их растерянность, старуха поторопила:
– Ну что вы застыли? Забирайте. По пути Танюшку в детский дом отдайте, я слышала, что сиротинок в детдомах выхаживают, не дают помереть. Да вы не сомневайтесь, девоньки, видите, у меня уже смертные вши.
Иссохшей рукой старуха стала чесать голову, и из волос на плечи дождём посыпались крупные белёсые вши. Она стряхнула их на пол платяной щёткой, бросила щётку в печку и сунула ноги в валенки:
– Пошли.
– Я не могу, – сказала Маша.
– И я не могу, – поддержала Катя, – у нас нет приказа, чтобы живых людей на кладбище возить.
– Да не живая я, неужели не видите? Хотите, на колени перед вами встану?
Старуха и вправду стала медленно сползать на пол, неловко цепляясь пальцами за спинку стула.
– Стойте! – резко выкрикнула Катя. – Погодите! Мы заберём девочку, только если вы дадите слово постараться выжить ради внучки.
– Соседка я Танюшке, – сказала старуха. – Нет у меня ни детей, ни внуков. Всех схоронила, к ним хочу.
Почему ребёнок остался один, Катя знала наверняка, но всё же спросила:
– А где Танюшкины родители?
– Знамо где, у Господа за пазухой. Месяц назад померли. Одни мы с ней в квартире остались. Пока силы были, я шевелилась, а сейчас ни воды принести, ни дров наколоть – ничего не могу. Одно осталось – умереть.
Маше удалось поднять старуху с колен, и она стояла с согнутой спиной посреди комнаты и смотрела просительным взглядом, каким голодный выпрашивает хлеба.
