– Папа, ты видишь меня? Я здесь, с тобой. Папа, ты слышишь, что я говорю?
Он едва заметно кивнул. Я низко-низко наклонилась к нему, и он прошептал мне в самое ухо:
– Наташа… что-то худо мне совсем, не смогу более защищать тебя, моя девочка. Не смогу больше быть опорой твоей, – каждое слово давалось с огромным трудом.
Я в слезах бросилась ему на грудь:
– Папа, это я теперь твоя опора. Ты можешь на меня положиться!
Несмотря на ужасное самочувствие, он сумел пересилить себя и улыбнуться одними губами, смотря на меня с нежностью. Я улыбнулась в ответ, хотя на душе было очень плохо.
– Папа, дай знак… мои слова тебя повеселили?
Он кивнул и даже тихо прошептал:
– Ну, Наташка, какая из тебя опора?
Тут он как будто почувствовал резкую, нестерпимую боль где-то глубоко внутри. Его лицо исказила гримаса, он запрокинул голову на подушки, застонал, и я больше не смогла добиться от него ни слова. Я выскочила из комнаты, крича:
– Быстрее! Сюда! Врача, срочно!
Сбежалась челядь.
– Идите скорее! Поддержите его! – Я продолжала кричать, хотя слуги уже помчались к отцу. Меня они взяли под локти и потащили в покои, приговаривая:
– Барышня, всё будет хорошо, и папа ваш обязательно поправится, ведь сильный-то мужчина какой, – и тому подобную чушь.
– Оставьте меня!
Рухнув на кровать, я закрыла лицо руками, не в силах сдержать слёзы. Дверь отворилась, вошел Федор. Я села и он сел спиной ко мне, облокотившись о мою спину, а я, точно каменная, никак на это не отвечала. После произошедшего с отцом мы больше ни разу не разговаривали, а если и встречались ненароком, то я проходила мимо. Я не позерствовала: в душе не было никаких чувств по отношению к нему.
– Ну что, Наташа, ты всё папу своего оплакиваешь? – наконец спросил он.
Я не отвечала, продолжая тихонько всхлипывать.
– А мужа родного тебе не жалко? Посмотри на меня! Я хочу, чтобы ты увидела мое лицо.
Я не подчинилась, поэтому он обошел кровать, взял мои руки и с силой отдернул их от лица. Мне показалось, что в его глазах мелькнула тень жалости. Я резко поднялась и сказала:
– Не смей меня жалеть, ведь это ты – причина моих страданий!
– Нет, Наташа, ты ошибаешься.
– Ну что ты хочешь мне сказать? Что это я сама – причина? Я от тебя ничего другого и не ждала!
– Не-е-ет, Наташа, это просто жизнь, – ответил он.
Не найдя слов, чтобы ответить на это, я ударила его по щеке так, что голова отлетела к плечу. Я вложила в пощечину всю свою силу, всю злость и обиду. Гордо подняв голову, я молча смотрела ему в глаза.
Чуть сощурясь, Федор потер ушибленную щеку и сухо отчеканил:
– Ты помнишь, как я говорил, что ты больше никогда, никогда не посмеешь меня ударить? А если посмеешь, то будь готова держать ответ!
И он врезал мне кулаком в грудь – так, что я упала и осталась сидеть на полу, не в силах произнести ни слова. Я изо всех сил пыталась не плакать: не хотела, чтобы он видел мои слёзы, старалась не выказать боль, которую он мне причинил. Не могла я позволить, чтобы Федька увидел, что я уязвима, что я слабее его и что его проявления бессилия терзают мое тело. «Пусть лучше я буду сильной, буду как Катя! Он причинит мне боль, а я буду улыбаться…» Поднявшись, я гордо выпрямилась и сама пошла к нему, с вызовом бросив в лицо:
– Ну, слабак, бей! Если ты думал таким образом унизить меня – попробуй! Но я говорю, смотря прямо в глаза: тебе это не удастся! Вот она, цена твоей любви, теперь я ее знаю! И ты знай: никогда не сломишь ты моего духа! Никогда я тебе не подчинюсь!
