– Доктор, – произнес я, тоже принимая сидячее положение, – вы пришли проверить, являюсь ли я ненормальным, верно? Но, кажется, о моем слабоумии речь не идет, так?
– К чему это вы? – не понял врач.
– Ну кем вы еще можете быть, если не психиатром? Тут и ребенок сообразил бы.
– А, вот вы о чем, – наконец уразумел Филипп Филиппович. – Да, вы правы, слабоумным вас действительно не назовешь. Это я понял еще по вашему делу.
– А со следователем тоже беседовали?
– Безусловно.
– И вы согласны с его версией?
– Версией чего?
– Того, что я не тот, за кого себя выдаю.
Доктор замялся:
– Мм… собственную оценку мне выносить еще рано…
«А может, это мой шанс?» – немедленно подумал я и решил дополнительно прощупать доктора.
– Филипп Филиппович, но если откровенно? – Мой голос невольно начал дрожать. – Вы ознакомились с делом, поговорили со следователем… Что вы думаете?
Снова помешкав, психиатр произнес:
– Что ж, если откровенно… Если откровенно, у меня пока имеются две версии. Либо вы симулируете, то есть притворяетесь, либо нет.
Я не верил своим ушам:
– То есть… вы не исключаете, что я говорю правду, а следствие заблуждается?!
– Если продолжать говорить откровенно, – стал тянуть слова Филипп Филиппович, – то… я не вижу в следствии по вашему делу чего-либо ошибочного…
– Но вы сами сказали, что я, на ваш взгляд, возможно, и не притворяюсь!
– Вы меня не так поняли, – чуть поморщился психиатр. – Я имел в виду, что вы, возможно, притворяетесь шизофреником. А возможно, что и на самом деле являетесь им.
Словами не описать, как я был разочарован в этом объяснении. У меня не нашлось никаких слов ответить. Я просто-напросто снова лег на спину и закрыл ладонями лицо.
Где-то с минуту в моей камере стояла абсолютная тишина. Я лежал с закрытыми глазами, и Филипп Филиппович не издавал ни звука.
Наконец он протяжно вздохнул и спросил:
– Вы не хотите говорить со мной?
– Не вижу смысла, – ответил я, не открывая глаз.
– Почему не видите? – тихо промолвил он.
Я, выражая недовольство, выдохнул и вернулся в сидячее положение:
– Вы думаете, что я либо симулянт, либо больной. Но ни то ни другое не является правдой. Зачем же мне с вами хоть о чем-то беседовать, если заранее понятно, что вы не встанете на мою сторону?
– Или на сторону правды? – быстро спросил Филипп Филиппович.
– В данном случае это одно и то же, – махнул я рукой.
– Вы напрасно считаете, что я заведомо окажусь не на вашей стороне, – помолчав, продолжал доктор. – Если ваш рассудок действительно помрачен, то, поверьте, я удостоверю этот факт. Я независим в вопросах психиатрии, и здесь никто не может на меня повлиять.
– Да не помрачен мой рассудок, не помрачен! – в отчаянии простонал я. – В этом-то все и дело!
– Знаете, в чем главная специфика душевных болезней? – неожиданно спросил Филипп Филиппович. – То есть в чем их отличие от болезней более привычных – физических?
– Ну и в чем же? – хмыкнул я, с неохотой втягиваясь в продолжение разговора.
– В том, что страдающий от физической болезни, как правило, знает, что болеет, соглашается с этим фактом. Человек же душевнобольной практически никогда не признает наличие у себя заболевания. По крайней мере, до какого-то момента.
Я презрительно фыркнул:
– Намекаете, что я больной на голову и не знаю об этом?
– Все может быть, – спокойно ответил доктор.
– Филипп Филиппыч, это чушь! Как вы себе это представляете? Я заболел – и стал считать себя не тем, кем являюсь на самом деле?!
