Хаиме и теперь вспоминалъ дрожь, охватывавшую его отъ подобныхъ сообщеній. Ахъ, Сольеръ! Дни святой невинности, когда открылись глаза его на жизнь, среди разсказовъ о чудесахъ и отзвуковъ героической борьбы. Домъ Луны потерянъ имъ навсегда, какъ и вѣра и невинность тѣхъ далекихъ – далекихъ дней. Оставались одни воспоминанія. Больше двадцати лѣтъ не возвращался онъ въ забытый Сольеръ, который сейчасъ воскресалъ въ его памяти со всѣми смѣющимися образами дѣтства.
Экипажъ поѣхалъ до развѣтвленія дороги и повернулъ на Вальдемосу. Всѣ воспоминанія, казались, остались позади, на краю шоссе и, по мѣрѣ удаленія, испарялись.
Никакихъ воспоминаній прошлаго дорога въ немъ не пробуждала. Всего два раза, уже взрослымъ, онъ ѣздилъ по ней съ пріятелями въ картезанскія кельи. Помнилъ онъ придорожныя оливковыя деревья, знаменитыя вѣковыя маслины странной, фантастической формы, служившія моделью для многихъ художниковъ, и высовывалъ голову изъ окошка, чтобъ посмотрѣть на нихъ. Дорога подымалась въ гору; начинались каменистыя, сухія поля, первые признаки горной мѣстности. Путь извивался среди деревьевъ: мимо окна экипажа уже пробѣжали первыя маслины.
Фебреръ ихъ зналъ, часто говорилъ о нихъ и, однако, получилъ впечатлѣніе чего-то необычайнаго, какъ будто видѣлъ ихъ впервые. To были черныя деревья, съ громадными, вѣтвистыми, голыми стволами, казавшіяся шарообразными, при своей толщинѣ и скудости листвы. Маслины насчитывали цѣлые вѣка своего существованія, ихъ никогда не обрѣзали; старость отнимала сокъ у ихъ вѣтвей и заставляла стволы медленно, мучительно округляться. Поле имѣло видъ заброшенной скульптурной мастерской: тысячи безформенныхъ этюдовъ, тысячи разбросанныхъ чудовищъ на зеленомъ коврѣ, пестрѣющемъ маргаритками и лѣсными колокольчиками.
Маслина, похожая на громадную жабу, отвратительную, собирающуюся прыгнуть съ пучкомъ листьевъ во рту; другая – на безобразнаго удава въ кольцахъ, съ оливковымъ хохолкомъ на головѣ: виднѣлись голые стволы, между ними просвѣчивало голубое небо; чудовищныя змѣи, обвившіяся другъ съ другомъ, какъ спирали вьющейся колонны; черные гиганты, съ опущенной головой; руки простерты по землѣ, пальцы – корни, ноги – подняты кверху и отъ нихъ идутъ палки съ листьями. Нѣкоторыя маслины, побѣжденныя вѣками, лежали поддерживаемыя подпорками, словно старухи, старающіеся опереться на клюку.
Казалось, надъ полемъ пронеслась буря, все ниспровергла, все вывернула, а затѣмъ окаменѣла, чтобы своею тяжестью давить на разрушенное, чтобы оно не приняло первоначальныхъ формъ. Нѣкоторыя маслины, высокія, съ болѣе нѣжными контурами, какъ бы имѣли женскія лица и формы. Это были византійскія дѣвы, съ тіарами легкихъ листьевъ, въ длинныхъ деревянныхъ одѣяніяхъ. Другія представляли изъ себя дикихъ идоловъ, съ выпученными глазами, съ всклокоченными, низко спущенными бородами; фетишей темныхъ, варварскихъ религій, фетишей, способныхъ задержать первобытныхъ людей въ ихъ странствованіяхъ, заставить упасть на колѣни въ трепетѣ передъ встрѣченнымъ божествомъ. Въ тишинѣ бурнаго, но застывшаго разгрома, въ уединеніи полей, населенныхъ страшными вѣчными видѣніями, пѣли птицы; вплоть до самыхъ стволовъ, источенныхъ червями, совершали свой набѣгъ лѣсные цвѣты, и безконечными четками двигались взадъ и впередъ муравьи, подкапывались, какъ неутомимые рудокопы, подъ столѣтніе корни.
