На улице стоит невыносимая жара, в цеху кондиционеры не предусмотрены. Женщины постарше нередко падают в обморок. Их поливают водой, приводят в себя и заставляют продолжать работу. Часть отшитой продукции мы сдаём на склад. Это то, что мы шьём официально. За другой частью обычно приходит кто-то из начальства, и за качеством изделий придирчиво следят. Это – левые заказы. Чаще всего мы шьём униформу и спецодежду. Но бывают и повседневные вещи и даже платья.
Как-то я не удержалась и померила одно из них. До зуда хотелось вспомнить, что я – женщина, а не бесполый робот. Когда надзирательница это увидела, то обругала меня последними словами и толкнула так, что я отлетела метра на полтора и больно ударилась о стол. Привыкнуть к такому обращению невозможно, сколько бы ни старалась.
Как-то мы выполняли огромный левый заказ. До кроватей удавалось доползти лишь часа в два ночи, а в шесть – снова подъём и с семи – опять за машинки. Невыносимая жара сбивала с ног.
Тамара, пятидесятилетняя женщина из моей бригады, в те дни часто жаловалась на плохое самочувствие. Все очень любили и уважали её, а потому старались помогать с нормой и прикрывать от надзирательниц. Несколько раз она обращалась к медсестре, но та обвинила её в симуляции и даже угрожала наказанием. А потом у Тамары во время работы случился инсульт. Её отнесли в санчасть, где сотрудники просто положили на кушетку и ушли. Никто не торопился вызывать "скорую" и везти её в больницу. Когда же наконец её доставили в реанимацию, она почти сразу умерла.
Известие о смерти женщины всколыхнуло заключённых и спровоцировало бунт. Было так страшно! Для укрощения восставших прислали войска, и они открыли по нам огонь. Активисты начали отступать, в узком коридоре возникла давка. Статистики убитых, раненых и арестованных никто не знает, но когда всё улеглось, в колонии установился настоящий террор.
Со вчерашнего дня надзирательницы неожиданно притихли. Нас, на удивление, отпустили из цеха после обеда и заставили драить территорию. Пополз слух, что ожидается приезд комиссии. По рассказам старожилов, обычно проверяющие осматривают организованные к их появлению "потёмкинские деревни" и уезжают. Ничего другого мы не ждём и на сей раз.
Заключённые – не люди, мы совершенно бесправны и нужны начальству лишь как бесплатная рабочая сила. Никому нет дела до реальных условий, в которых нас содержат. Когда попадаешь в колонию, теряешь всё – и свободу, и гражданские права. Остаются и приумножаются только обязанности.
Неожиданно в разгар работы надзирательница зачитывает фамилии трёх молодых женщин, которых срочно вызывают к начальству. Переглядываемся, пытаясь понять, в чём мы провинились…
Ищу глазами маму Любу в поисках хотя бы моральной поддержки. За два года, проведённые здесь, я так и не научилась быть сильной и отважной. Люба – моя поддержка, защита, жилетка и вообще как вторая мама. Она всегда стоит за меня горой. Но скоро у неё заканчивается срок – и мне придётся самой отстаивать себя и свои интересы. Думаю об этом времени с ужасом.
В кабинет начальницы колонии мы заходим все втроём: со мной две девушки, которые сидят за наркотики. Жмёмся друг к другу, понимая, что ничем хорошим вызов в этот кабинет никогда не заканчивается.
Но вместо ожидаемой грозы всех заключённых мадам Тихомировой за столом сидит мужчина среднего возраста. Перед ним – две женщины, явно чиновницы. Это и есть комиссия? А где же начальница?
