Метафизика. 2024 - страница 19

Эти мыслители постигали только эту причину; но некоторые другие называли источник движения, например, те, кто делает принципом дружбу и раздор, или разум, или любовь.

Сущность, то есть субстанциальная реальность, никем не выражена отчетливо. На нее намекают главным образом те, кто верит в формы; ибо они не полагают ни того, что формы – материя разумных вещей, а Единое – материя форм, ни того, что они – источник движения (ибо они говорят, что это скорее причины неподвижности и пребывания в покое), но они представляют формы как сущность всех других вещей, а Единое – как сущность форм.

То, ради чего происходят действия, изменения и движения, они утверждают как причину в некотором роде, но не так, то есть не в том смысле, в каком ей свойственно быть причиной. Ведь те, кто говорит о разуме или дружбе, относят эти причины к благам; однако они не говорят, будто все существующее либо существует, либо возникло ради них, но будто движения начались из них. Точно так же и те, кто говорит, что Единое или сущее есть благо, говорят, что оно есть причина сущего, но не то, что сущее либо есть, либо возникает ради этого. Поэтому получается, что в некотором смысле они и говорят, и не говорят, что благо есть причина; ведь они называют его причиной не qua good, а лишь случайно.

Таким образом, все эти мыслители, поскольку они не могут указать на другую причину, как бы свидетельствуют, что мы правильно определили и то, сколько и какого рода причин. Кроме того, очевидно, что, когда ищут причины, нужно искать либо все четыре, либо одну из этих четырех. Далее обсудим возможные трудности, связанные с тем, как высказывался каждый из этих мыслителей, и с его положением относительно первых принципов.

Монистический материализм (учение милетцев Гераклита и др.) ущербен (1) потому, что его объяснения применимы только к телесным вещам, тогда как существуют и вещи бесплотные; (2) потому, что он делает необъяснимым факт феноменального изменения из-за своей неспособности признать эффективную причинность; (3) потому, что он игнорирует исследование формальных причин или конститутивных законов вещей; (4) потому, что монистические материалисты не исходят из какого-либо разумного принципа в своем выборе первичного тела. Мы можем предположить, что другие тела образуются из этого первичного тела либо в результате процесса конкретизации, либо в результате процесса распада; и опять же, мы можем считать, что в любом случае временная точка начала процесса идентична его конечному результату, или что она противоположна. Какую бы из этих альтернатив мы ни приняли, мы можем обоснованно считать первичным телом либо самую плотную форму материи (землю), либо наименее плотную (огонь). Ранние монисты упустили это из виду и выбрали свое первичное тело по неосторожности. Множественный материалист Эмпедокл сталкивается с теми же трудностями, и против его доктрины есть особые возражения. (1) Он утверждает, что «простые тела» не взаимопревращаются друг в друга, тогда как на самом деле мы видим, что они переходят друг в друга. (2) Его представление об эффективной причинности не является ни правильным, ни согласующимся с самим собой. (3) Его общая позиция предполагает отрицание реальности всех качественных изменений. Что касается Анаксагора, то его учение о первоначальном смешении всех вещей в его нынешнем виде вызывает следующие возражения: (1) если такая «смесь» когда-либо существовала, то должен был быть предшествующий период, в течение которого ее ингредиенты существовали несмешанными; (2) на самом деле неверно, что все «смешивается» со всем остальным; (3) то, что объединяется «смесью», можно также разделить; следовательно, если качества принадлежат вещам, будучи «смешанными» с ними, то должно быть возможно разделить «смесь» и получить чистые качества без каких-либо соответствующих веществ. Вероятно, тогда его язык о «смеси» был просто неадекватной попыткой сформулировать концепцию общего материального субстрата в физических вещах, лишенного всех детерминированных чувственных качеств. Если это так, то его доктрина представляет собой дуализм Ума и неопределенной Материи, который близко предвосхищает платоновский дуализм Единого и его Другого, «Великого и Малого». Учение пифагорейцев, хотя и имела более абстрактный характер, на самом деле также была задумана как космология. Они, как и ранние физики, о которых мы уже говорили, считали, что все сущее состоит исключительно из ощутимых физических тел, хотя их принципы были бы более уместны в системе абстрактной математики, чем в физике. Они не могут вывести реальное движение из своих чисто математических принципов, равно как и не могут дать никакого отчета о физических свойствах тел. Космическая причинность, которую они приписывают числу, непонятна, если существует только один вид чисел и они тождественны физическим вещам.