Целую неделю Кира послушно ходил на концерты и по ресторанам. Теперь он почти профессиональным взглядом оценивал оркестр и солистов. Всё везде было как-то одинаково: музыканты лабали блатняк, популярную советскую попсу или итальянскую эстраду. Певцы старались добавлять хрипотцы в голос, а певицы со стеклянными глазами, в которых отражались только денежные знаки, попискивали, стараясь попасть в ноты. Скучно. Он не мог понять, почему в Белоруссии, славившейся своими ансамблями «Верасы», «Песняры», «Сябры», ресторанный репертуар не отличался от московского. На концерты этих мастеров народ просто ломился, билеты разлетались как горячие пирожки. А в ресторанах всё одно и то же…
Наконец Кира получил от Ящера разрешение вернуться. Вечером, перед отъездом в Москву, он был таким уставшим от бесконечных походов по «пьяному Минску», что решил из гостиницы никуда не выходить. Просто поднялся на седьмой этаж в ресторан «Седьмое небо», известный своей домашней кухней. Перед глазами поплыла селёдочка с картошкой и укропом, красиво разложенная в длинной узкой селёдочнице. А за ней – запотевшая стопка с холодной водочкой. Ещё в вестибюле он услышал всеми любимую, но уже порядком надоевшую «Лашате ми кантаре». Мужской голос с хрипотцой «под Кутуньо» старательно выводил незнакомые слова.
«Интересно, – подумал Кира, – узнал бы заезжий итальянец в том, что произносил певец, родной язык? И знает ли сам исполнитель, что „Лашате ми кантаре“ означает всего-навсего „Разрешите мне спеть“?» Кира представлял, как ресторанные музыканты «снимали» слова песен на любом языке – сидя в наушниках и прослушивая оригинальное исполнение. При этом ни английским, ни тем более итальянским они не владели и, естественно, о чём сами же впоследствии пели, не догадывались. У них это называлось «петь на курином».
Ресторан был забит до отказа. Кира подошёл к администратору, который его уже хорошо знал, и специально для «очень дорогого гостя», как из-под земли, появился маленький столик. Засуетился официант, ловко прикрывая ослепительно-белой скатертью царапины и выбоины на деревянной поверхности.
Пока сооружался стол, Кира устало стоял в холле, опершись о косяк двери. Все звуки ресторанного зала были хорошо слышны: позвякивание вилок о тарелки, гул голосов, редкие возгласы подпивших гостей. После небольшой паузы, сопровождавшейся вознёй на сцене, настройкой инструментов и обычного «раз-два» в микрофон, зазвучало вступление к песне «Сто часов счастья».
«Какая же всё-таки музыка, – подумал Кира, – просто жилы вытягивает!» Когда вступила певица, он застыл, как будто его ноги пригвоздили к полу. Это был голос Звезды, он не мог спутать. Уж чем-чем, а музыкальным слухом его боженька не обделил! Кира легко отличал живое исполнение от «фанеры» – не зря дружил с музыкантами, которые раскрывали ему множество своих секретов. О гастролях в Минске только начинавшей набирать силу певицы ему ничего известно не было. Он заглянул в зал. На сцене была вовсе не она. Маленькая, хрупкая девушка, с фигуркой, словно выточенной из фарфора, и каким-то простоватым и одновременно беззащитным выражением лица повторяла в точности все интонации Звезды. Тембр и звучание голоса были абсолютной калькой.
«Этот товар надо брать», – подумал Кира и направился к сцене.
В тот же вечер Кира не только договорился о своём участии в карьере певицы, но и влюбился до судорог. «Татьяна Худолей, – Кира повторял про себя имя певицы, – боже, как же неблагозвучно! Нужно будет придумать что-то другое». Девушку все называли Танюшкой, и ей это очень подходило. Он не хотел отпускать её ни на секунду. Дал полчаса на сборы, сам позвонил её музыкальному руководителю и ночным поездом, не позволив допеть ресторанную программу, увёз в Москву.
