Танюшка, наводя порядок в некогда холостяцкой квартире, напевала:
– Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит, —
Милый взор зовёт меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.
Всё, с её точки зрения, недостающее она докупила – слава Богу, зарабатывала всегда неплохо, а денежки не проматывала без нужды, копила на жильё. Она не стала скаредной, нет – по-прежнему всех угощала пирожками и капустой собственной закваски, но пиры на весь мир ушли в прошлое. К тому же жизнь с безалаберным Валеркой научила её думать о будущем. Стремление иметь собственный угол, чтобы не скитаться по съёмным, стало главным. А теперь, когда таким вот непредсказуемым образом это самое жильё, да не простое, а золотое – квартира в Москве, – само вдруг на неё свалилось, ей оставалось только преобразовать его в свою мечту.
Кира не вмешивался в Танюшкины действия: пусть делает что хочет, у него есть дела поважнее. Очень скоро квартира приобрела совершенно новый облик: на обеденном столе и на журнальных столиках красовались модные польские скатёрки, зеркала сияли серебром, люстра из искусственного хрусталя переливалась огоньками-самоцветами, чешские вазочки с выпуклыми затейливыми орнаментами хвастались искусственными цветами. В общем, в этой квартире воплотились все Танюшкины многолетние грёзы о собственном доме.
Но больше всего Киру радовали не Танюшкины дизайнерские наклонности, а божественные запахи, доносившиеся из кухни. Он уже забыл вкус домашней еды, а Танюшка была не только умелой хозяйкой, но и знатной поварихой. Кира находился на вершине блаженства. Он помирился с родителями и привёл свою избранницу на смотрины. Танюшка покорила семью весёлым нравом и практической жилкой. Она начала обшивать родню: сшила халат бабушке, шифоновую блузку маме, модный сарафан сестре Раисе, а папе связала мохеровый шарф, которым он потом многие годы гордился. Родители вздохнули с облегчением, поняв, что их непутёвый сын остепенился. Такой вот домовитой предстала перед их глазами будущая невестка, которая тем временем думала: «Хорошо, что они не знают, что я творила по молодости: всё раздавала, что имела. Бедный Васька, как он это всё терпел? Да и про Ваську не надо им знать, и про Валерку. Вон какие они правильные – попугайчики-неразлучники. Их отдельно друг от друга и представить невозможно».
Ящер не обманул: сразу по приезде из Минска Киру оформили директором одного из ресторанных ансамблей, а попутно научили, как и с кем работать по организации левых концертов. О, вот это была работа! Что там напитки в баре смешивать – здесь коктейли посерьёзней! Он быстро сколотил выездную бригаду из знакомых музыкантов – и пошло-поехало. Подмосковные посёлки, маленькие старинные города – Трубчевск, Углич, Киржач, Псков, Белозерск, Муром – слушали его концерты. Он даже начал переговоры о гастролях в городах покрупнее: Смоленске, Курске и Ростове-на-Дону.
Кира упивался своими успехами, которые охотно демонстрировал всем: и знакомым, и родителям, а самое главное – своей любимой. Теперь он хотел быть благодетелем для своей семьи. Доставал дефицитные билеты на концерты самых любимых артистов, затаривал родительский бар импортными напитками. Виски Red Label и коньяк «Курвуазье» были особой гордостью папы, который извлекал их из бара только по праздникам и, угощая гостей, как бы небрежно бросал: «Кирка откуда-то притащил, чёрт». Это означало: «Нет, не зря я воспитывал этого негодника, терпел его выходки. Вот теперь как он меня балует…»
