– Дурацкая ситуация… – Гомер пригладил дремлющую у него на коленях курицу. – Жалко мужика.
– Длинный день сегодня какой, – Артем утерся. – Эй! Эй, официант!
– А? – официант был пожилой, неопрятный, равнодушный.
– Что есть? Самогон есть?
– Грибной. Сорок восемь градусов.
– Да. Будешь, дед?
– Грамм пятьдесят если только. И колбасы. А то развезет.
– И мне сто.
Принесли.
– Бесконечный какой-то день. Давай за идиота этого, что ли. За Олежка. Чтобы жил. Чтобы не снился мне со своим яйцом.
– Ладно. Глупая история совершенно. Нелепая.
– И мне ведь близко чиркнуло. Знаешь, вот ничего не чувствуешь. Вжик. А сейчас думаю: могло уже все кончиться. И не худшим образом. Тебе бы подошло для твоей книжки? Рраз! И такая концовочка, а? Случайная пуля.
– Ты правда думаешь, что тебя там убить могли?
– Может, и к лучшему бы, а?
– В трех станциях от Театральной?
– В трех станциях… – Артем опрокинул еще; оглянулся на утопившуюся в супе танцовщицу, на кислого официанта. – Он там есть вообще, этот радист, а, дед? Правду скажи. Куда я иду вообще? Зачем?
– Есть. Петр. Умбах, кажется, фамилия. Петр Сергеевич. Познакомились. Мой ровесник.
– Умбах. Это прозвище? Как будто из Рейха сбежал. От паскуд этих.
– Вам еще?
– Нет. Нет-нет. Ну, допустим. Спасибо. Не думаю, что из Рейха. Просто…
– Меня ведь там чуть не вздернули раз, дед.
– А? Но ты-то же не… Или?
– Стрельнул их офицера. Так вышло. И потом еще… Короче. Из петли достали.
– Можно? Вот столечко. Хватит-хватит! А ведь достали, а? Я вот, знаешь, думал… Как и кто умирает. Куда в жизни добирается. То есть, я, конечно, романтический старый дурак, но… Ты ведь ни сегодня не умер, ни тогда. Может, не судьба тебе? Время не пришло?
– И что? А вот ребята, пацаны, с которыми мы… С которыми мы бункер от красных… Из Ордена ребята. Из моего звена один Летяга остался. И то еле-еле. А сколько там полегло? Ульман, Шляпа, Десятый… Они вот, к примеру, что? Почему им – тогда было умереть сказано? Плохо себя вели?
– Да боже мой, нет!
– Вот. Вот, дед. Эй, дядь! Принеси еще отравы своей! Работай, работай!
– Это… Это та история, которую ты у Свинолупа в кабинете? – подождав, пока нальют и пока удалятся, осторожно спросил Гомер. – Это про Корбута, да? Начальника контрразведки у красных? Он всех своих бойцов на Мельника бросил… Так? Без санкции партийного руководства?
В фанерную стену мерно застучали с обратной стороны – то ли спинкой кровати, то ли головой – и, распаляясь, громче и громче замычали.
Они помолчали, послушали, вытаращили глаза, перемигнулись. Наклонившись к Гомеру через карликовый стол, Артем выдохнул:
– Контрразведки… Председатель КГБ он был. Красной Линии. А с санкцией или без санкции… Сам подумай: председатель! В общем, я был вместе с пацанами в том бункере. Весь Орден. Сколько нас было? Пятьдесят? Против батальона. И непростого батальона. А если бы бункер красным достался… Там склад был.
– Я слышал что-то. То ли консервов, то ли лекарств.
– Консервов, ага. Но таких, которые если откупоришь… Думаешь, жратва красным нужна? Всегда они без нее жили и дальше прожили бы. Химоружие. Консервы! Отбили. Консервы твои наверх вынесли. Половину наших похоронили. Вот и вся история. Не чокаясь.
– Не чокаясь.
– И Мельник… Ты его в коляске уже видел. А до того не встречался?
– Да. Но он и в коляске… Боевой такой…
– Это человек, который Орден сам – сам! – по человечку собирал. Лучших. Двадцать лет. И вот, в один день… Я-то с ними год всего прослужил… А как семья. А ему? И – инвалидом. Руки – правой! – нет. Ноги не ходят. Представь. Он – в коляске!
