Андрей пихнул его локтем в бок, а потом чуть было не засадил хук справа, только Макс не дремал, выставил защиту и тут же сам сделал ответный выпад.
Так бы они долго еще перепихивались, потому как замерзли, если бы наконец из дверей станции не появился, щурясь, словно давно света белого не видел, странноватый мужичок.
Мужичок был худощавый, со слипшимися пегими волосами, в вытянутых на коленках джинсах и сером кургузом свитере. Кривцов, даже во время шутливой потасовки не забывавший следить за дверьми с надписью «Выход», сказал:
– Гляди, похоже, он.
– С чего ты взял?
– Озирается, и вообще…
– Да брось! Тот в какой-нибудь спецухе должен быть. Да и видок у него, я тебе скажу…
Но Макс уже резво шагал в сторону пегого. Андрей плелся следом и шепотом матерился – на Макса, который поднял его ни свет ни заря в субботнее утро, когда еще часа четыре можно было давить подушку, на дежурного по станции, вспомнившего про знакомого с привидением Петровича, на самого этого алкоголика, которого столько пришлось ждать на ветру. «Нет, все-таки Макс козел, – распалял себя Шахов все больше и больше. – А я идиот! Сколько раз зарекался не поддаваться этому его долбаному энтузиазму, этой его детсадовской страсти ко всяким тайнам и секретам. И опять, как последний дебил, попался!» На «дебиле» Шахов со злостью выплюнул сигарету и остервенело растер бычок об асфальт.
Макс с пегим стояли метрах в пяти и о чем-то возбужденно говорили.
«Вот если я сейчас слиняю, Макс и не заметит – так занят своим Петровичем, – подумал Андрей. – Вспомнит минут через тридцать в лучшем случае, когда потребуется аудитория для обкатки очередного бреда». Но через мгновение ему уже было стыдно. Просто не нравилась ему эта затея друга, от нее веяло какой-то опасностью, а может, и бедой.
Андрей так и стоял поодаль, вдавливая правой подошвой в асфальт ошметки бычка, когда Макс, повернувшись и сделав приглашающий жест рукой, пошел за пегим, который, просочившись сквозь встречную жидкую толпу, уже скрылся за одной из дверей с надписью «Выход». Петрович ждал их у обтерханной деревянной дверки, за которой открывалась ведущая вверх лестница. Поднявшись на два пролета, электрик по-хозяйски толкнул точно такую же дверку, и все трое оказались в небольшой комнате, похожей одновременно и на мастерскую, и на номер в захудалой провинциальной гостинице. В углу стоял диван, покрытый одеялом цвета засохшей крови, с черными полосами. Рядом – колченогая тумбочка с оторванной дверцей, на тумбочке – металлический электрочайник и пара граненых стаканов, от крепости наливаемого в них чая и отсутствия у хозяина привычки время от времени мыть посуду утративших прозрачность и приобретших цвет одеяла. К другой стене был прилажен верстак, заваленный кусками кабелей, розетками, выключателями и контрольными лампочками с торчащими из цоколей разноцветными проводами.
– Располагайтесь, мужики! – предложил Петрович, сопроводив слова широким гостеприимным жестом. – Я, когда в ночную иду, тут иногда и отдыхаю. А чего? С часу до четырех все дела переделаешь, а потом минут пятьдесят, а то и поболе – твои. Но в пять я как штык. Как же, надо световые сигналы подавать: вдруг в тоннеле кто остался – заработался, счет времени потерял? А тут уж и контактный рельс подключать пора – тоже, между прочим, электрик на посту должен быть. Слушайте, ребятки, может, чайку? У меня и лимончик имеется. Подвял немного, но это ничего, запах-то все равно даст.
