– Мама, Мамочка! – снова, как много недель назад, кричала со ступенек вагона Гита. – Я буду писать! Береги себя, Мамочка! И Папу с Йосей! Мама…
Циля плакала, глядя вослед поезду, плакала и Гита в вагоне. Аркаша никак не мог успокоить девушку, уже не зная, что делать, когда ту обняла совсем незнакомая женщина, видевшая прощание этой «мэйделе» со своей Мамой. Плачущую Гиту обнимала женщина, представившаяся тетей Идой, успокаивая ребёнка, оторванного от самого дорогого человека на свете. А потом Мэйделе уснула, чтобы проснуться с молитвой на губах. С молитвой на губах вступала в новую жизнь а идише мэйделе.81
Распростившись с Аркашей, как-то очень грустно посмотревшим на неё, Гита отправилась в общежитие. На сердце было очень тяжело, Мама была далеко, отчего хотелось плакать, что замечали люди вокруг. Девушка встала у окна на своём этаже и просто смотрела в окно, ощущая себя как-то… одиноко. Но в голове всплыли строки, вечные строки Песни Песней82, поэтому Мэйделе обратилась к Нему. Губы девушки шевелились, а слова молитвы будто прогоняли тоску и ощущение одиночества, заставляя брать себя в руки.
– Мэйделе! – Зоя Самуиловна, не поленившаяся подняться к девушке, назвала её так же, как тот явно влюблённый мальчик. – Тебе телеграмма!
– Телеграмма? Мне? – Гита мгновенно развернулась от окна, и, видя, как полыхнули надеждой глаза совсем ребёнка, женщина только вздохнула. – Спасибо-спасибо-спасибо!
Казалось, ещё мгновение, и девушка расцелует пожилую женщину. Читая всего несколько слов, Гита улыбалась, чтобы потом поцеловать бланк. Ривка нашла возможность вырваться из Ленинграда, встретиться со своей младшей сестричкой и поддержать не умеющую жить без Мамы девочку. Зоя Самуиловна решила попозже поговорить с товарищем Пельцер, иначе девочка сердце себе спалит. Женщина обладала большим опытом, поэтому понимала, что происходит с Гитой.
Ривкин поезд прибывал через три часа, но Мэйделе не выдержала, помчавшись на вокзал. Нужно было, разумеется, ждать, что и делала Гита, вызывая поначалу интерес милиционеров, никак, впрочем, не проявлявшийся. Вот наконец появился поезд, к которому рванулась девушка, и спустя несколько бесконечно долгих минут… Девушки стояли, обнявшись, на привокзальной площади, и каждому было видно – это близкие, родные люди.
– Не плачь, Мэйделе, – попросила Ривка. – Так хотела наша Мама, чтобы мы поехали учиться, надо слушаться.
– Я слушаюсь, Ривка, – всхлипнула Гита. – Но это так тяжело – уезжать из родного дома…
– Я знаю, малышка, – старшая сестра погладила младшую. – Ты уже нашла синагогу?
– Да, – кивнула младшая сестра, вспоминая ошарашенное лицо местного ребе.83 – Я молюсь за вас всех, чтобы Он вам ниспослал мир, забрав всех врагов.
– Ох, Мэйделе… – вздохнула Ривка, понимая, как тяжело на самом деле их младшей, их девочке.
Провожать сестрёнку было больно, но Мэйделе держалась, хотя хотелось только плакать. Она держалась, хотя хотелось не отпускать, спрятать Ривку в карман или… спрятаться самой. Сколько таких прощаний видел этот вокзал… Скольких провожали, будто навсегда… И Мэйделе бежала вослед вагону, желая ещё хоть на минуточку удержать перед глазами родное лицо. Когда она остановилась, запыхавшись, слёзы всё ещё текли по лицу девушки.
Так её и нашел Аркаша, очень беспокоившийся о Мэйделе. Сгорбившаяся фигурка выражала такую тоску, что юноша не смог сдержаться, подбежав и обняв Гиту, этого, казалось, даже не заметившую. Но тепло объятий Аркадия помогло взять себя в руки, постепенно захлестнувшая тоска отпускала, помогала и молитва, отчего девушка вздохнула, подняв взгляд на наполненное беспокойством о ней лицо юноши.
