Как ни готов бывал поспешить на помощь, с ним нередко приключалось тяжкое испытание: всякий раз посреди вящего безденежья ему попадались несчастные просители. Помимо явного знакомства с психологией (иначе как бы прочли на челе его отзывчивое «лопушество»), их трогательное и доверчивое бесстыдство и впрямь нередко выдавало острую нужду, внезапное озлобление среды и наглую предгибель. Подобное, по слову среднего и околокритического Хайяма, «издевательство неба» было совершенно невыносимо сердцу взыскующему, неравнодушно-неупокоенному и не утучненному нирваническим бесстрастием либо дебело-одеревенелой сломленностью. За что – к чему подобное унижение без греха? Наглый суд в виде наглых же (видимо «напраздных») страданий других, подобный внезапной смерти?
А на всякое неравнодушное сердце, ищущее откликнуться и помочь помимо собственной самодостаточности, всегда найдутся радетели-доброхоты с целебной бейсбольной битой. Одни от сего расколотого лагеря и разделившегося дома – назовем их де-факто неверными циниками – известны склонностью отыскивать патологию во всяких отправлениях творческого или любящего сердца, и не преминут детектировать самолюбование либо тщеславие, а то и выгоду во всяком желании оказаться полезным да послужить нуждающимся. Их внешние противники из самозваных учителей церкви – отчего не величать таковых де-юре верующими? – так вот, сии, в ответ на омрачающую жизнь дополнительную боль неведения смысла в избыточных страданиях любимых или просто «ближних» (чей ареал взаиморелевантен твоему), неизменно нарекут мотивы гордыней пополам с отчаяньем (пусть и споря в нюансах некореллирования сих двух с тщеславием), соделав несчастного повинным погибели и Суда в меру отягощенности сразу несколькими смертными грехами (технически – страстьми, пусть и без похотей, как и вне нарушения буквы апофатических заповедей).
Сродни и вдогонку тому, как доставалось от него докам над доками, так перепадало на орехи и учениям над учениями. Не только заезженным «дерьмокраси» и «постмодерьми» (равно не терпящим ровно того, что постулируют и воспевают), но и ана- и эпибуддизмам, склонным вопреки собственным блужданиям, снисходительно похлопывать «меньших братьев» по плечу.
Наметим еще пару мазков по обозначенным магистралям судьбы и кармического профайлинга (сколь нелепы в своей лжетворческой притязательности все эти portmanteau и coinages, не так ли?) Далеко не эпизодичными были случаи кражи последних денег либо еды у него – в том числе и в зарубежных студгородках. Стоически и эпикурейски вздыхая, понимал, что несчастным да обездоленным, видимо, нужнее оказалось – особенно на фоне внешнего благополучия среды, когда страдалец словно понуждаем еще и приносить извинения за неловкость лицезрения своих невзгод, а весте и собственную неустроенность, будто бы лжесвидетельницей выступающую против нравов и ценностей оптимистичного света.
Не оттого ли и он тогда же, в бытность бедным спудеем или магистрантом, с относительной легкостью решал вопрос нависшей голодной смерти, заимствуя у соседей перемерзшую картошку, а при длительном их отсутствии – и утку, давно залежавшуюся в морозилке до состояния «синей птицы». Он не знал, как разрешить сей простой и приземленный режим дилеммы «быть – иль не быть» законными, внешне одобряемыми средствами, а в отсутствие таковых, опять же, видел себя едва ли не клеветником на благость Промысла и любовную мудрость Создателя. Это было начало его
