Вернувшись в луцкий замок, Шишка поведал княжичу обо всем и выложил перед ним монеты, которые являлись подтверждением его слов.
– Как нельзя более кстати, – обрадовался Василий, готовый доносить сам на себя, лишь бы платили.
– Что говорить-то в следующий раз? – спросил растерянный Шишка.
– Ври, что хочешь…
Вторая встреча в корчме, однако, не состоялась. Получив на дорогу еще десять рублей от Витовта, Василий простился с зеленоглазой чаровницей-невестой и в сопровождении двух вооруженных слуг, отряженных ему для охраны, выехал из Любардовых ворот.
Не дождавшись Шишки, Прокша еще более уверился в том, что его собеседник не простой оруженосец, а доверенное лицо московского князя. Однако кое-что о Василии он все же проведал, так что поездка удалась…
На Руси враждовали двое митрополитов: Пимен, носивший сан Киевского и Великой Руси, сидевший в Москве, и Киприан, святитель Малой Руси и Литвы, имевший свою резиденцию в Киеве. Все было шиворот-навыворот, как здесь часто случалось, но с этим уж ничего не поделать. Тяжба между этими архиереями продолжалась почти десятилетие. Обе стороны жаловались друг на друга в Константинополь, но пока церковными вопросами во вселенской патриархии ведал Нил[12], а в Москве сидел великий князь Дмитрий Иванович, решение вопроса не сдвигалась с места. На Руси, впрочем, имелся и третий – святитель Галицкий Антоний, часть епархии которого находилась под властью Польши, а другая – под Венгрией, но он благоразумно не встревал в соседские дела, радуясь, что Киприану и Пимену не до него.
Несколько лет назад вселенский патриарх поставил митрополитом Киевским и всея Руси архиепископа Дионисия Суздальского, отвергнув Пимена с Киприаном. Возвращаясь из Царьграда, тот дерзнул посетить мать городов русских – Киев. Тамошний князь Владимир Ольгердович, узнав о том, вверг проезжего гостя в темницу, которая по существу была погребом с крепкой дубовой дверью. Через полтора года, почти ослепший и удрученный своим положением, узник почил. При жизни его здесь не признавали, но после смерти погребли со всеми причитающимися его сану почестями в Киево-Печерской лавре в «пещере великого Антония», писал летописец XV века[13]. Впрочем, на Святой Руси любили лишь покойников, до здравствующих там и дела не было.
Ходила молва о том, что киевский князь обвинил покойного Дионисия в том, что тот принял святительский сан без его дозволения, что не соответствовало церковной практике. Да, усопший не имел разрешения на то от удельного киевского князя, но этого и не требовалось. Разгадка смерти Дионисия Суздальского крылась в том, что король Ягайло не желал признавать архипастырем Литвы никого другого, кроме Киприана, к которому благоволил. После смерти Дионисия Суздальского митрополиты Пимен и Киприан остались при своих паствах, и их никто не тревожил.
В феврале вселенский святитель Нил почил, а новый Антоний, заочно рассмотрев тяжбу Киприана, низложил Пимена, тем самым объединив две русские церкви. Когда весть об этом докатилась до Москвы, снятый со своего поста архиерей вознамерился искать справедливости в патриархии, ибо племя правдолюбцев неискоренимо.
Великий князь Дмитрий Иванович попытался отговорить святителя от такой затеи, полагая поездку в Царьград пустой тратой времени и средств.
– Здесь тебя никакой Киприан не тронет, ибо сунуться в мои пределы не посмеет, – убеждал его государь.
