– Престол священства утвержден на небесах по воскрешению нашего Господа и Спасителя, а потому церковные заботы тебя, как светского правителя, не касаются.
– Ну-ну… Коли бы я не призвал тебя на митрополию, так ты, возможно, и остался бы гнить в захолустной Чухломе.
– В которую ты меня и засадил…
– Значит, причины для того имелись.
Слово за слово, и повздорили. В конце концов великий князь сменил гнев на милость, ибо Киприана не терпел, поскольку тот при нашествии Тохтамыша, покинув Москву, укрылся в Твери у недоброжелателя Дмитрия Ивановича. По совести говоря, Пимен тоже не рассчитывал на успех своей поездки в Царьград, но все же собрался туда.
Энергичный и деятельный, он всю жизнь доказывал свое превосходство над остальными. Крупных грехов за ним не водилось, если не считать гордыни и плотского чревоугодия, которые невозможно перебороть или скрыть. Да и как утаить высокомерный взгляд с надменной ухмылкой, презрительно оттопыренную нижнюю губу и тучную дородную фигуру?
Когда Дмитрий Иванович отправился на богомолье к Троице, где ждал его Сергий, митрополит покинул Москву, взяв с собой Смоленского епископа Михаила, Спасского архимандрита Сергия и прочих духовных лиц. Из Коломны по Оке дошли до Перевитска[14]. Там их встречал владыка Еремей. Вытащив ладьи из воды, как некогда сделал Вещий Олег у Царьграда, и установив их на колеса, двинулись к Переяславлю-Рязанскому. Великий князь Олег Иванович с сыновьями Федором и Родославом, встретив гостей, отстояли с ним молебен. Далее Пимен под охраной коренастого и крепкого, как боровик, боярина Станислава с княжескими дружинниками добрался до верховьев Дона. Спустив ладьи на воду, пошли вниз по течению. В урочище Кир-Михаилово рязанцы простились с митрополитом, ибо далее начиналось страшное Дикое поле.
Пустынные и безлюдные берега реки поражали путников своей первозданной дикостью. Здесь не встречалось ни городов, ни селений, зато нередко видели оленей, коз, медведей и других диких зверей. Эта часть пути показалась всем наиболее печальной и унылой. Ночевали, не приставая к берегу, кинув с бортов веревки с камнями, заменявшими якоря и выставив дозоры, ибо по обоим берегам реки простирались разбойничьи угодья, а рисковать жизнью не хотелось.
Находясь у Троицы, великий князь поделился с Сергием Радонежским намерением Пимена отправиться в Царьград, и тот при оказии сообщил о том Киприану. Маховик дипломатического единоборства набирал обороты.
Кода в Москве Дмитрию Ивановичу сообщили об отъезде Пимена, он опечалился.
– Безумец, сам обрек себя на бессмысленные душевные муки, – промолвил он опустив голову. Прежде митрополит всегда выглядел сговорчивым, но то не касалось церковных дел. На сей раз он оказался у той черты, за которую переступить не мог.
Московское посольство миновало развалины древнего Серкела[15]. За ними Пимен впервые увидел татар «много весьма, как песок». Еще через несколько дней путники достигли Таны (иначе Асака), итальянской колонии при впадении Дона в Азовское море, являвшуюся одним из ключевых центров торговли с Востоком.
Наняли большой морской корабль и велели перегрузить на него посольское добро с речных ладей. Тут Пимен допустил промашку, упустив из виду, что его здесь могут поджидать кредиторы, которым он при своем проставлении в сан митрополита немало задолжал. В Москве к нему несколько раз обращались представители итальянских купеческих корпораций с напоминанием о долгах, но он не желал и слышать о том. Тана – другое дело, здесь он никто, ибо город жил по законам итальянских городов-коммун.
