– Он… – Рони запнулась, закусила губу, словно обдумывая свои слова. – Он опасен для всех, но для тебя – особенно.
– Думаешь, он желает зла мне?
– Нет, он никому его не желает.
– Тогда чем он опасен, Рони?
– Он играет с нами, он… – Она снова запнулась, побледнела. – Мы все для него куклы. Никто для него не имеет ценности. Он как будто лжет и говорит правду одновременно.
Мне стоило труда удержать иголку в ослабевших пальцах. Рони подметила то, о чем я и сама за сегодня уже не раз думала. В Роке искренность и фальшь сплелись так тесно, что казалось, отделить их друг от друга невозможно. Временами это сбивало с толку, но чаще – пугало.
Рони стояла передо мной прямо, гордо держа голову, но в глазах уже закипали слезы. Видимо, разговор выбил ее из хрупкого равновесия, которое ей не удалось восстановить снова. Я отложила вышивку в сторону, не воткнув в ткань иголку. Она повисла на тонкой красной нити, тянясь острием вниз. Я встала и порывисто, совсем мне несвойственно, обняла сестру.
– Все будет хорошо, я обещаю, – сказала я и уткнулась носом ей в макушку. Ее волосы пахли лавандой, но мне все равно почудился запах костра. Мне стоило большого труда невозмутимо продолжить: – Я позабочусь о тебе и сестре. Вам не о чем волноваться.
– Обещай, что не покинешь нас.
Голос Рони стал глухим, и я поняла, что она имела в виду.
– Я буду с вами. Сейчас и всегда.
– Кроме тебя у нас никого больше не осталось.
– Я знаю, малышка, знаю.
Когда раздался деликатный стук в дверь, Рони уже почти перестала плакать, а я – жалеть о том, что позволила состояться разговору, спровоцировавшему ее слезы.
– Кара? – Толстый ворс дорого ковра осторожно примяли тяжелые мужские сапоги. Походка Рока стала еще более мягкой, впрочем, возможно, мне это только показалось. – Вы готовы? Нам пора.
Я взглянула на часы. Без пяти минут полночь. Странное время для прогулок, но в моей жизни теперь слишком много странного и непонятного.
Я отстранилась от сестры и тревожно заглянула ей в глаза.
– Мне нужно идти, милая. Ты справишься?
Та прожгла Рока испепеляющим взглядом и равнодушно передернула плечами. Отвечать она ничего не стала. Возможно, посчитала вопрос унизительным, возможно, решила сохранить лицо – после слез ее голос мог дрожать.
Я нежно коснулась губами ее лба – она не успела увернуться, – и, накинув плащ, вслед за Роком вышла из комнаты.
Мы преодолели лестницу и подошли к черному входу, когда Рок негромко заметил:
– Ваша сестра выглядит встревоженной.
– Она остро переживает случившуюся трагедию.
– А вы, Кара? Что чувствуете вы?
Я задумалась. В последние два дня я так часто старалась подавить в себе тревожные чувства, чтобы не расстраивать девочек, что теперь и вправду как будто ничего не испытывала. Разве что…
– Желание, чтобы все это закончилось. Поскорее.
Злость, досада, боль потери, страх – все это жило во мне, но как будто отступило на второй план. Я приняла решение и теперь хотела как можно скорее его исполнить. Возможно, во мне говорила трусость – я опасалась, что могу не справиться, сдаться. Эта мысль ужасала. И (я отдавала себе в этом отчет, пусть и неохотно) она страшила меня не меньше, чем понимание: избавлением от моих проблем станет чья-то жизнь.
Этот клубок противоречий все сильнее разрастался, все теснее оплетал своими нитями мое сердце.
– Хорошее желание. Обдуманное, неэмоциональное. Вы все больше импонируете мне, Кара.
