– С виноватыми знаешь, что делают?
– Знаю, – выдохнул дембель, и вновь проступившая тишина убедила, что действительно знает и лучше об этом молчать.
Решили курнуть, пока ночь крепла и стоял в голове густой охмелевший туман.
В тамбуре трясло, но парни уверенно стояли. Крепко вжались ногами в ходящий пол, держали равновесие.
– Ты тоже, это самое? – спросил дембель, заметив Костины берцы.
– Было дело.
Дембель, вздохнув тяжело и многозначительно, выдал одно лишь протяжное «Да…».
Костя догадывался, что таилось в дембельском «да». Ему вдруг показалось, как дембель до сих пор где-то в воинской части. Забудь о нем, замолчи, оставь – не заметит, утопнет в прожитой строевой или в далеких отголосках вечерней поверки.
– Костя, – протянул он руку, вспомнив, что не представился.
– От души, – сказал дембель, но имя не назвал.
Вернулись в вагон и накинули еще, а потом еще и подумали, что было бы замечательно шлифануть пивную радость настоящим градусом. Поезд, как назло, забыл о прежних дневных остановках и набирал ночную скорость, минуя станции.
Когда пиво ушло, и банки заполнили всю поверхность стола, и даже звякали под столом, и, может, перекатывались на спальной полке, Костя устало наклонил голову, подперев руками лоб. Он шатался волной, раскачиваясь ритмично с дыханием поезда, а сам почти не дышал.
Ему было хорошо. Перевернулось небо, земля оставила ноги. Пред глазами заискрила россыпь звезд, и тут ему показалось, что вместе со звездами падает Летчик. Тот несся головой вниз, вытянув руки, и махал изо всех сил. Костя дернул в ответ кулаком, разбив стройный ряд жестяных банок. Грохнуло, тряхануло, в пробившемся шуме Летчик куда-то делся, растворился в прежней темноте, и только звезды сверкали фольгой.
– Летчик! Летчик! – прокричал пьяный Костя.
– Ау!.. Да… Чего? – откликнулся дембель.
Наверное, Костя протрезвел, по крайней мере, на некоторое время, едва заметное, но достаточное, чтобы поднять голову, растопырить глаза и убедиться, что откинувшийся с армейской запретки пацан хоть и свой, но совсем не сержант Летов.
– Ты не Летчик! – загремел Костя.
Он дернулся через стол и схватил того за воротник, растрепал края подшивы, оторвал пуговицу.
– Ты не Летчик! Понял?! Ты не Летчик!
– Я не Летчик, – подтвердил дембель, вяло мотая нетрезвой головой, не в силах дать заслуженный боевой отпор.
– Не Летчик, – повторил Костя и оттолкнул соседа. Проснулись пассажиры. Включили свет.
– Не Летчик, а Левчик. Я – Левчик, – сказал дембель. – Меня так называла мама. Левчик. Понимаешь?
Заиграла скрипучая помесь чужих голосов. Выскочила проводница, цепляя на ходу очки.
– Да что же это, в самом деле! – зашумела она. – Да разве можно…
Проводница развела руками при виде раскиданных банок, сушеной рыбы, ореховой скорлупы. Загундосили старики, и даже седой добряк прохрипел: «Ни стыда ни совести».
– Да еще и накурено! Господи ты Боже мой!
Растерянно пыталась она понять, что же делать и как быть, словно стояла перед ними не возрастная женщина, а та молоденькая практикантка, очумевшая от пьяных призывников.
– Мы уберем, – виновато сказал Костя.
– Обязательно, – уверил дембель.
– Уберет он, – крякнула с верхней полки женщина, еще недавно храпевшая неприличным глубоким ревом.
– Нет! Это невозможно! – заключила проводница. – Туда, значит, ехали, эти солдаты меня до капель довели. Сюда едем, и опять. Вы посмотрите, нет, вы посмотрите, – обратилась она ко всему вагону, и показалось, что весь вагон действительно посмотрел.
